Каждый день, открывая глаза после короткой дремы, в которую проваливалась почти перед рассветом, на несколько ударов сердца Белль не помнила ужаса своего положения и пыталась понять, где она. Воспоминания накатывали волной: безжалостной, неумолимой. И опять хотелось забиться в угол и рыдать, как в первую ночь. Но на третий день слез не осталось.

Это тогда, когда отец на нее кричал, ругал ее за сделку с монстром, она еще могла плакать. Даже когда этот самый монстр наложил на них какое-то проклятье, заставляющее говорить только шепотом. И потом, во время починки кареты и обсуждения хоть какого-то плана действий: отец больше подходил на роль того, кто мог найти способ вытащить Белль из этого замка и освободить от договора, чем если бы все было наоборот. Тогда краешек ее дорожного плаща был мокрым от слез.

Отправив отца с Филипом домой, Белль вернулась в замок и, тихо плача, шла за монстром, который показывал ей свои покои, свой кабинет и ее комнату. Объяснял, что тревожить его нельзя без важной причины и явно разражался на всхлипы. Тогда слезы тоже все еще были.

А теперь их не стало.

Если говорить откровенно, Белль не очень хорошо помнила, что происходило после того, как она пожала руку монстру, получив его печать, до самого третьего дня. Только слова договора, которые повторяла про себя, как молитву — это было самое важное. И так, прокручивая в голове условия, она выходила из своей комнаты, брала нужное, чтобы прибираться и начинала, даже не задумываясь о том, что делает. Просто знала по привычке: как подмести, где протереть, что помыть. Все-таки уборка не была для нее чем-то новым. Она монотонно вычищала пыль со всего, что было на кухне, потом мыла, а на пол или на платье постоянно капали слезы.

На третий день глаза остались сухими даже после того, как Белль вспомнила, где и в каком положении находится. Она привычно и бездумно поднялась с кровати, привела себя в порядок, натянула платье и с ужасом резко и отчетливо почувствовала себя там, где стояла. Раньше она постоянно была где-то в своей голове, далеко от этого замка, этого проклятого договора, а на третий день сознание прояснилось. Пол под ногами стал твердым, солнце сияло за окном, его теплые лучи, будто ничего и не случилось, ласкали кожу. И Белль была там — ощущала все, видела все, чувствовала запахи и слышала звуки. Как в тот момент, когда после пожатия рук монстр притянул ее к себе, обдав жаром и запахом трав, чтобы объяснить, что ее от этого договора ничто, кроме его же милости, не спасет. Тогда же, когда он отпустил отца и позволил им покинуть столовую, опасность миновала и сознание затуманилось. И Белль не была против! Она готова была всю жизнь так прожить, только бы не вспоминать о своих глупых мечтах, исполнится которым уже не суждено; не видеть под веками заплаканное лицо отца, говорящего последние, прощальные слова, каждый раз, стоило ей прикрыть глаза. Даже слышать призрачное ржание Филипа отдавалось такой болью в сердце, что Белль казалось — она сейчас умрет.

Она не умерла.

Вместо этого упала на четвереньки и, постояв так немного, приходя в себя, встала, надела фартук и вышла из комнаты. Уже осознанно осмотрела кухню, убедившись, что руки ее не подвели, и вновь принялась за работу.

Стенания, которые исходили откуда-то снизу, Белль услышала только тогда, когда последовала за самой по себе приготовившейся едой. Замерла напряженная; но тишину нарушало только потрескивание углей. Да и есть хотелось так, что оставаться на кухне сил больше не было. Белль, конечно, с самого утра съела несколько фруктов, чтобы притупить голод, который отдавался болью, но до завтрака монстра не стала даже пытаться что-то готовить. Она смутно помнила, что в какие-то моменты на кухне все оживало и начинало летать само по себе, а потом отправляло одну порцию в одну сторону, другую в другую и Белль понятия не имела куда. И в этот раз ей очень хотелось проследить, так что она побежала догонять.

Когда она вошла в столовую, куда ее и привела погоня, и увидела весь бардак, который на столе натворили разные тарелки, приборы, еда, она на мгновение застыла от ужаса. Потом кинулась, поймала свежую порцию, чтобы та не присоединилась к куче, и поставила ее на стол — подальше от уже попорченной еды, что копилась тут, судя по всему, уже два дня. Стабильные завтрак, обед и ужин, если Белль не ошибалась. Если никто тарелки не опустошал, то, получалось, что монстр своей богомерзкой магией и ее кормить пытался? Вот так просто — не оставил справляться самой, а вспоминал о ней трижды в день?

Может, все-таки, стоило упасть ему в ноги и молить о пощаде? Что-то там в груди у него да билось, раз он знал заботу. Белль зажмурилась и помотала головой: поздно думать, что она могла сделать помимо заключения договора.

Тем более, надо было поесть, а потом очистить стол от этой кучи монстровой заботы, пока сделать это было еще более-менее просто.

Наконец-то оттерев от стола последние, самые старые и прилипшие остатки еды, Белль вернулась на кухню и принялась за работу; тем более, ее прибавилось: со всем, что она притащила из столовой. И она толком-то начать не успела, как вновь кто-то простонал снизу. Белль встала на колени, пригнулась к полу и прислушалась. Когда она уже хотела списать это на ее собственное, не самое лучшее, состояние, стон повторился. А за ним послышался тихий плач. Женский.

Белль бросило в холодный пот: вот что с ней сотворил бы монстр, не договорись они? Запер бы где-то в подвалах? Плач повторился и такой он был отчаянный, такой пронзительный, что хотелось в то же мгновение сорваться и пойти искать, где же заперта бедная женщина. И Белль кинулась на помощь: быстро встала, побежала прочь из кухни и… поняла, что совершенно не знает, куда идти. Да и без плача, который заставлял сердце кровью обливаться — стремления, что перекрывало здравый смысл, как-то поубавилось. А здравый смысл говорил вот что: если Белль сама заблудится, то никого не спасет, как сильно бы ей того не хотелось. А чтобы не заблудиться, надо было спросить у монстра дорогу. И, сколь бы она не противилась этой идее, сжала зубы и пошла к кабинету.

Белль, как было сказано, постучалась три раза. Услышала ворчливое «что» и открыла дверь.

— Что находится под кухней и как туда попасть? — выпалила она на одном дыхании. Это, конечно, не то, чтобы скрывало ее намерения освободить узницу, но хоть не было так уж очевидно.

А если подумать — было.

Отредактировано Belle (2022-03-17 05:33:44)

Лепесток. В руках у монстра был прекрасный лепесток. Это настолько разилось с его образом, что Белль даже чуть наклонила голову, будто собака. Что-то в голове крутилось, но никак не хотело оформляться. Она перевела взгляд на глаза монстра и… ей показалось, что в них мелькнуло что-то доброе, заботливое? Нет, Белль уже была уверена, что у него сердце есть и в нем осталось место не только для злобы, но и для чего-то хорошего, раз он не забывал кормить ее каждый день. Вот только видеть это самой было до того странно, что мурашки по коже пробежали: так не вязалась внешность с этой вспышкой доброты.

Но длилось то недолго. Монстр быстро вернулся в свое нормальное состояние и пошел в атаку. Предсказуемо.

Пореветь? Первый день, когда Белль не плакала — беззвучно или нет, но именно сейчас он обвиняет ее в реве? И даже вое? Нет, чудовище, моего воя ты не услышишь никогда, я не доставлю тебе такой радости, чуть прищурив глаза, подумала Белль, но вслух говорить не стала. С монстра станется проверить ее обещание на прочность. А в контракте ничего про «не вредить Белль» не было. А надо было бы.

На высказывание про сопли с папочкой, Белль чуть не задохнулась от возмущения. У этого монстра что, никогда никого близкого не было?

Если здраво рассуждать, наверное, не было. Неведому зверушку, скорее всего, выбросили сразу после рождения. Ладно, бог с ним, пусть плюется ядом. У Белль был заботливый отец, окруживший ее любовью, он научил ее доброте, уважению и, главное, состраданию. А монстру можно было только сострадать. Или жалеть. Пока было непонятно, какое из этих чувств он заслуживал больше. Но и терпение — благодетель, взращенная отцом, тоже давала свои плоды. Белль, конечно, отступила на шаг, теперь уверенная, что и ее отправят в катакомбы, если она не будет полезной и угодливой, но больше никак не выражала, что ей обидно слушать ложь про свою работу. Да и про еду он соврал — не было там привкуса пыли, будто она сама не пробовала.

И тут, будто что-то вспомнив, монстр ушел в другую комнату и вернулся с цветком.

Цветок был — самый красивый, какой Белль только видела. Она на мгновение прикрыла глаза и выдохнула. Вот что отец «пытался украсть». Вот что стало причиной ее заточения здесь и магического контракта, от которого нельзя было скрыться даже на другом конце земли. И ведь во всем этом она была виновата сама! Не попроси она отца привезти ей цветок, он бы никогда не оказался в такой ситуации, а Белль не пришлось бы его вызволять. Глаза защипало, но влаги в них было не больше, чем обычно.

Она приняла вазу так бережно, как только могла и прижала ту к себе, держа обеими руками для верности. Поставить на подоконник, менять воду каждый день — не проблема. Проблема, из-за которой Белль тут и оказалась, была другой.

— Буду заботиться о розе и беречь ее, — кивнула она. — Но это не то, зачем я пришла. Я не выла. Кто-то другой воет в катакомбах…

— Кроме тебя здесь никто больше не ноет. Не трать моё время.

— Но я слышала это еще на кухне! — Белль не могла так просто отступить и продолжила: — там плачет женщина, вы держите пленников? Что они вам сделали, чтобы заслужить такую судьбу?

— Ты оглохла от своих завываний? Я сказал проваливай!

Поджав губы, Белль с секунду смотрела на монстра так, что, если взглядом можно было бы убить или, хотя бы, прожечь дыру, он был бы мертв или начал дымиться.

— Ладно! — бросила она, повысив голос.

— Ладно! — было ей ответом.

Белль развернулась и с прямой спиной и вскинутым подбородком, вышла из кабинета. Быстрым шагом направилась к себе, чтобы разобраться с розой раздора, а потом и пойти искать вход в катакомбы, где плакала бедная женщина. Не мог же монстр считать, что Белль вот так просто это оставит. Если хоть какие-то выводы он умел делать, то уже бы понимал, что она после своей комнаты направится прямиком (или не совсем, если учитывать, что пути она не знала) в катакомбы.

Поставив розу на подоконник, Белль не сдержалась и пригнулась к той, вдыхая такой манящий аромат. И на мгновение очутилась дома. Отец сидел за своим рабочим столом, как обычно в чем-то ковыряясь и смеясь; за окном было видно Филипа, ржание которого тоже можно было принять за смех и… все кончилось так же быстро, как и началось.

Белль тряхнула головой, скидывая с себя оцепенение и выбежала из комнаты, захлопнув дверь и привалившись к стене рядом. Что-то страшное было в этой розе. Жутковатое. Пусть та и показывала счастливые моменты, но это же видения, морок. А чего хорошего можно ждать от того, что может пролезть к тебе в сердце, вытащить оттуда все самое счастливое и показать? Поиграть с этим?

Хотя, если Белль не ошибалась, именно такой сцены никогда не случалось.

Тем более, это роза — зло!

Собрав себя по кусочкам и поморгав несколько раз, чтобы глаза перестало щипать, Белль двинулась по коридорам замка в поисках лестницы вниз. В какой-то момент факелы начали заканчиваться, коридоры впереди были темными и страшноватыми, куда дальше двигаться, было совершенно непонятно, а впереди вообще была развилка. И тут раздался тихий плач. Из-за него сердце вновь начало обливаться кровью и хотелось, подняв юбки, что есть мочи бежать направо. Потому что дорога к плачу была через правую сторону, это было настолько кристально понятно теперь, что сомнений не вызывало совсем. Белль усилием воли задержалась, чтобы взять последний горящий факел, подняла юбку, чтобы та не мешала бегу, и рванула.

Катакомбы были настоящим лабиринтом. С камерами, в которых иногда можно было увидеть кости или целый скелет. В какой-то момент Белль настолько испугалась этой картины, да и всего этого места, что чуть не отправилась назад. Но плач стал громче и будто звал ее. Нет, сначала надо было найти эту женщину, которой явно хуже, а потом уже бежать из этого страшного места.

Плач превращался в слова, призывая Белль и говоря, что она уже близко, потом превращался в шепот — неразборчивый и полный отчаяния. А потом внезапно прекратился. Сознание вновь прояснилось: вокруг были темнота, сырость и холод, дорогу назад никак не вспомнить, а страх уже сжимал сердце своими ледяными когтями. Белль не нашла ничего лучше, чем начать молиться.

— Помогите, — попросила женщина за решеткой, перед которой шепот и прекратился.

Шагнув вперед, Белль подняла факел выше и увидела сидящую к ней спиной знатную мадам. Это было заметно: даже если ее одежда запылилась и порвалась, платье в свое время было роскошным и дорогим. Пусть и совсем не по нынешней моде, если судить по состоятельным дамам, которых можно было наблюдать в Амбуаз.

— Помогите, — повторился отчаянный шепот.

— Я тут, я, — Белль осеклась, она хотела взяться руками за дверь решетки, чтобы прижаться к ней, но та, скрипнув, поддалась, легко открываясь. Тогда, получается, никакая это не узница, раз она могла в любой момент выйти из своей камеры?

Что-то на краю сознания кричало — беги.

А тут и женщина повернулась. Лицо ее было будто подтекший воск, с болтающимся где-то на уровне груди подбородком, вытянутыми темными дырами вместо глаз и рта. Пальцы — еле прикрытые кожей кости, часть из которых болталась на полосках почерневшей плоти. И по всему, что не было прикрыто платьем, тут и там виднелись глубокие, влажные язвы. Даже на голове, на которой едва ли остались волосы, а где остались — топорщились во все стороны.

Белль закричала так, как никогда в своей жизни не кричала. Даже явление монстра не испугало ее настолько, насколько вид этой женщины.

«Узница», чем бы она не была, протянула свои ужасные руки, от чего кости, державшиеся только на полосках плоти, начали болтаться, звучно стукаясь друг о друга. Это было последней каплей. Белль побежала, как ей казалось — назад, к выходу из катакомб. Она не была уверена: разум, пока она шла к этой камере, был затуманен, вспоминалась дорога с трудом. Но и как-то увеличить расстояние между собой и тем, что было в камере, уже лучше, чем слышать это щелканье и смотреть на этот кошмар.

Белль даже не заметила, что визжала все время, пока неслась, не разбирая толком дороги. Мысли в голове путались. Коридоры менялись один за другим и были похожи, как две капли воды. А в какой-то момент, Белль поняла, что прибежала прямо к той камере, где чудовищная женщина была уже ближе к решетке с дверью.

— Помогите, — что есть сил, крикнула Белль, побежав еще быстрее.

Визг перемежался с криками о помощи, а коридоры мелькали перед глазами, сливаясь в один. И вновь приводили к той камере, в которой была женщина. В этот раз она протянула свои страшные руки, пытаясь схватить, но Белль отшатнулась от камеры. Чуть не свалилась в ту, что была напротив — тоже с открытой дверью. И, еле выбравшись, вновь рванула вперед, все больше понимая, даже через панику, что скоро вновь прибежит к той самой камере.

— Помогите, — уже хрипела она, задыхаясь.

Отредактировано Belle (2022-03-17 06:22:37)

Не то, чтобы за эти три дня в голове было много мыслей, но вот какой точно не было: что Белль хоть когда-то обрадуется появлению монстра. Но вот она — чистейшая, незамутненная радость, от которой на глазах появились самые настоящие слезы, которые, казалось, закончились. Услышав его противный (восхитительный) голос за спиной, она взвизгнула как-то жалко, развернулась, увидела отвратительное (уже родное) лицо и, выпустив из рук и факел, и юбку, чуть на шею этой говорящей нечисти (прекрасному принцу, считай) не кинулась. Роста не хватило: до шеи просто не достала. Пришлось схватиться за ткань на груди в отчаянной попытке прижаться так близко, чтобы можно было уткнуться лицом куда-то в успокаивающий запах трав, и представить, что весь этот ужас с мертвой женщиной — не больше, чем просто видение.

Белль невольно всхлипнула благодарно, когда монстр прижал ее к себе, давая еще больше чувства такой желаемой безопасности. Мыслей в голове в тот момент, кроме того, что за ней гонится зло, а монстр — уже совсем не зло и вообще, свой, не осталось. И она с трудом поняла, чего именно от нее хотели. Усилий стоило не только понять, но и отцепить скрюченные пальцы от ткани одежды, а потом поднырнуть под когтистую руку, чтобы встать за спиной. Какое-то время, Белль все еще сохраняла истеричное спокойствие и держалась на расстоянии, но, когда услышала голос женщины, требующей отдать ей тело, не выдержала и прижалась к спине монстра, комкая ткань все еще еле слушающимися пальцами и тихо застонала. Ей так и хотелось сказать: я не новое тело, не отдавайте меня; но губы не слушались. Да и голос, кажется, она сорвала, потому что протестующий звук, вырвавшийся из горла вместо слов, был хриплым и почти неслышным.

И хорошо, что неслышным. Иначе Белль бы прослушала, что призрак говорила монстру про предательство и потери, про месть и то, насколько они похожи, раз женщина целый век не показывалась из какого-то больного чувства близости душ.

Век… в двадцать лет было страшно даже представить — сколько это. Но мысль дальше удивления не пошла. Слова призрака остались в памяти, отложенные в самый дальний край сознания, чтобы потом их можно было выудить оттуда и внимательно обдумать. Этот короткий диалог открыл так много нового о монстре. Белль даже смутилась, поняв, что ничего о нем толком не знала — особенно на фоне того, что даже его имя она ни выговорить, ни даже запомнить толком не сумела, — а судить уже бросилась.

На признание, что он знает, о чем говорит женщина, дрожь, бившая Белль от холода и испуга, стала крупнее, а на спине выступил ледяной пот. Пальцы, цеплявшиеся за ткань, сжались сильнее, будто это могло как-то повлиять на переговоры одного чудовища с другим. Признание прозвучало почти как приговор. За несколько мгновений, пока монстр молчал, Белль уже успела придумать самое худшее и представить в красках. И ледяные пальцы, в большей части которых уже не было хватки, но то лихвой компенсировалось оставшимися действующими, врезающимися в кожу. И как страшная женщина притянет к себе так близко, чтобы лица соприкоснулись, и… Белль не знала, что будет дальше. Она только знала, что уже этого достаточно, чтобы ее вырвало где-то между явью и блаженной темнотой, в которую она точно успеет провалиться еще до того, как огромный, вытянутый рот женщины вдохнет в нее свою суть.

Что дальше сказал монстр, вызвало облегченный хрип. Вот прямо в этот момент Белль была согласна принадлежать ему хоть полностью: включая и тело, и бессмертную душу; только бы он не оставил ее наедине с призраком. Принадлежать — как угодно, как трофей, как племенная кобыла, да как бы ему там в голову не взбрело. Впервые в жизни, Белль не стало противно от того, что кто-то смеет считать ее своей собственностью. Или собственностью вообще. В таком ужасе, в каком она была сейчас, рамки дозволенного расширялись, а где-то и вовсе стирались.

Только поверив в то, что сделки, в которой Белль — в очередной раз! — предлагается стать разменной монетой, не будет, она позволила себе немного изогнуться и выглянуть из-за спины и крыльев монстра. Как раз в момент, когда тот облил призрака пламенем. Откуда именно оно исходило, было непонятно — выдыхать он его может, что ли? Эта мысль появилась и исчезла. В ярком свете огненного вихря, призрак была еще более отвратительна, чем в мягком — факела. И Белль резко выпрямилась, вновь прильнув к спине монстра, зажмурившись и, лбом прижавшись куда-то в сочленения, откуда начинались крылья, закусила губу, стараясь не дышать. Чтобы переждать этот визг, от которого кровь в жилах стыла. Почему-то даже молиться, пусть и про себя, не получалось. Как-то даже на ум не пришло.

Да и насколько глупо было искать господа в такой компании?

Тишина оглушала. Стоило визгу прекратиться, как, казалось, все звуки на земле кончились. А потом начали пробиваться один за другим: где-то капала вода, где-то свистел ветер, где-то скрипела дверь клетки, а монстр перед Белль глубоко и часто дышал. Настолько его задели брошенные в него слова призрака? Настолько взбередили что-то в душе? Но времени на обдумывание не было.

Слова монстра удивительно хорошо ложились на собственные мысли Белль — бежать. Правда, вступали в конфликт с оцепенением, в котором она пребывала. И ей пришлось собрать последние силы, чтобы отпустить ткань на спине монстра и отшатнуться от него, пока он подбирал факел. Лбу стало нестерпимо холодно, да и по всему телу, еще недавно прижатому к горячему монстру, пробежали мурашки. Белль хотела было перевести дыхание, но времени на это ей не дали. Ладонь ее была зажата в огромной и когтистой, утягивающей прочь.

Только на лестнице вверх, она отошла достаточно, чтобы из нее хриплым потоком хлынули слова.

— Я же говорила, что это не я. Я слышала ее, слышала еще на кухне с утра. И не могла не пойти. Она звала меня. Я бы никогда не добралась до той камеры без ее зова. Она казалась такой несчастной: запертая там, в темноте. Никто бы не оставил ее плач без внимания. Она и сейчас звучала такой отчаянной, — хрип Белль на этих словах стал тише. Где-то в глубине души, ей было жаль эту мертвую женщину. Даже после того, как та пыталась забрать ее тело.

— Она может вернуться? — глупый вопрос, монстр так и сказал, что призрак скоро опомнится. — Если она вернется, она останется заперта в темноте навсегда? Или… ей можно как-то помочь?

Пытаясь представить, как она сама бы была заперта в темноте на всю вечность, Белль чуть не сошла с ума. Такое даже вообразить было невозможно. А та женщина просидела в этой камере уже с сотню лет. Нет, больше. Она сказала, что не трогала монстра сотню лет, а сколько времени до этого она была одна в темноте и беззвучно плакала?..

Белль задыхалась, лепеча все это сквозь боль в горле и пытаясь не оступиться на лестницах, хотя пару раз запнулась, и точно бы свалилась, если бы ее не держали крепко. С другой стороны, крылья перед ней закрывали обзор, она постоянно боялась наступить на хвост и вообще, бежать за монстром было до жути неудобно. Не говоря уже о том, что стоило немного обернуться и сразу казалось, что мертвая женщина на самом краю света — идет за ними, готовая в любой момент выхватить Белль у монстра. В такие моменты маленькая ладошка сжимала когтистую с отчаянной силой.

Отредактировано Belle (2022-03-17 05:44:54)

Сложно было не согласиться: помочь им самим Белль тоже считала первостепенной задачей. Но для нее — это было сбежать из катакомб, после чего проблема исчезала. Не потому, что она понятия не имела, что делают призраки, куда могут пробраться, куда не могут (но и это тоже), а потому что верила во всемогущество монстра. Подал он себя так, вот она и верила. Да и призрака пожег, хотя Белль все еще и не понимала, откуда у него взялся огонь. Пусть потом и помчался вверх, но наверняка ради какого-то предмета или еще чего, чтобы совсем избавиться от той женщины. Вот Белль и волновалась из-за нее больше, чем за них самих. Что, если монстр сделает с ней что-то такое же страшное, как век с чем-то в катакомбах? Он такое может, верно?

Не верно.

Объяснение, что именно с ними сделает призрак быстро расставило все по местам: призрак может устроить в этом замке ад на земле, а монстр с этим ничегошеньки не сделает. Иначе бы он не пророчил кошмары, а вполне уверенно рассказал план, чтобы быстро разобраться с женщиной, а потом опять бы ворчал, что Белль ему мешает и работу свою не делает, а еще и призраков на его голову своим самым присутствием вызывает. И от понимания, что ее спаситель — и рабовладелец по совместительству — не всемогущий, стало как-то страшно и обидно одновременно. Страшно, потому что Белль совсем не хотела, чтобы в случае крайней нужды, ее отдали как жертвенное тело; обидно, потому что теперь договор не выглядел, как единственное решение в той ситуации. Не то, чтобы на каждом шагу можно было встретить сущность сильнее, чем монстр, но, получается, они были!

Белль растерянно смотрела на то, как чертились знаки, творилась какая-то магия и, только когда когтистая рука пропала из ее хватки, поняла, что все это время цеплялась за монстра — так же отчаянно, как и когда они бежали из катакомб. Пока он занимался с дверями, она подняла вспотевшую ладонь и посмотрела на ту. Чувства были странными: мешалось там многое, и понимание, что ее пленитель не всемогущий, и благодарность за помощь, и какая-то совершенно неуместная неловкость за то, как именно Белль за него пряталась, вжимаясь в его спину, а потом и держалась, не отпустив сразу, когда они миновали дверь в подвалы. Думать, конечно, надо было совсем не о том, но мысли неизменно текли всего по трем руслами. Да и, с другой стороны, что такого она могла бы надумать? Она не была ни ведьмой, ни специалистом по призракам, ни даже кем-то с опытом таких ситуаций. Только слышала, правда, россказни о домах, в которых — тогда это было «якобы», а сейчас «вполне вероятно» — жил недобрый дух. Особо кровавых деталей она не помнила, но владельцы, поговаривали, бежали оттуда только с тем, что было на них надето и возвращаться даже за вещами, наотрез отказывались.

Когда монстр схватил ее за плечи и развернул к себе, Белль, погрузившаяся в свои мысли, зажмурилась коротко, чтобы прийти в себя. И слушала, как было сказано. Вот оно: побег, почти такой же, как и в историях. Только в этот раз это был монстр и, видимо, какое-то время он им выиграл, раз можно было за розой сбегать. Белль кивнула, страх и растерянность сменились на решительность и ту же кристально чистую ясность сознания, которая была в тот день, когда они заключили договор. Стоило монстру выпустить ее из хватки, она развернулась и, подобрав юбку, побежала в свою комнату. Уже там схватила розу и, так же быстро, отправилась обратно — стараясь не смотреть на черные провалы коридоров к погребам. Уже подбегая к дверям, она заметила, что статуи начали искажаться, поворачивая свои страшные головы ей вслед. Взвизгнув хрипло, Белль со всей силы дернула дверь, что повиновалась играючи, будто была не огромной и массивной, а маленькой дверцей в кукольном домике. И пока та еще не распахнулась до конца, получив достаточно пространства, чтобы выйти самой и не повредить вазу, Белль выскочила на улицу. Благо, где находились конюшни, она знала прекрасно: там же был и инструмент, который, казалось, вечность назад, использовал отец, чтобы привести в порядок телегу.

Ждать было невыносимо. Белль то и дело переступала с одной ноги на другую, а потом и вовсе подпрыгнула, когда из замка раздался вой. Если призрак так же выла монстру, невообразимо, что он мог подумать на Белль. Может, просто из вредности? Откровенно говоря, понять, что там происходило в рогатой голове, было совершенно невозможно. Сейчас и вовсе получалось, что из-за спасения своей служанки, которая ему была жутко неприятна, судя по их разговору в кабинете, он бросает свой замок. Белль не была глухой, она слышала диалог между призраком и монстром, примерно догадывалась, что это скорее принцип взыграл, чем какое-то теплое отношение, но ведь целый замок! Если так подумать, он прожил тут почти век, между своим домом и жизнью какой-то девки, любое чудовище выбрало бы дом. Ни сразу, так попозже, одумавшись. Белль не понравилась эта мысль.

Еще ей не понравилось, что к конюшне по самому воздуху, точно огромная летучая мышь, стремительно приближался монстр. Она огромными глазами смотрела на это и не могла поверить. Крылья, оказывается, были для того, чтобы летать. Глупое осознание — разумеется, они для того, чтобы летать! — но Белль все равно прониклась суеверным ужасом. С которым быстро справилась. Были вещи поважнее. Если ее размышления окажутся хоть как-то близки к правде, есть вероятность, что у нее сейчас отберут розу, а потом потащат к замку, в который закинут и запрут дверь. И то, что монстр летучий, будет самым последним, о чем ей стоило думать.

Белль недоверчиво сузила глаза, когда монстр открыл дверь кареты, закинул туда свое добро, а потом и приказал забираться побыстрее. Из кареты запихивать ее в замок будет сложно. И уверенности, что монстр не одумался и не решил променять ее на дом, прибавилось. Она отдала ему вазочку, чтобы не разлить воду и не разбить ту, пока будет вскарабкиваться, и неловко — никогда же в такой роскоши не бывала! — полезла внутрь. В какой-то момент получила толчок в поясницу и упала носом в сидение. Ну, то, что монстр не собирается отдавать ее призраку, не значило, что он внезапно стал существом деликатным и растерял всю свою вредность. Белль даже не обиделась. Только, усевшись, забрала у него вазу и крепко ту прижала к груди. Роза — то еще зло, но зло, за которое она была ответственна.

Получалось, что они таки бежали. Из его дома. Из-за Белль. Может, доброты в его сердце тоже было достаточно?

Когда монстр забрался сам, он явно сотворил какую-то магию, и карета поехала сама по себе — без лошадей, без ничего. Белль бы пора было перестать удивляться, но она все еще смотрела на все огромными глазами. Даже высунулась в окно, чтобы проверить — не появились ли там какие-нибудь волшебные кони. Нет, ничего. Зато вот ворота замка начали медленно закрываться еще когда карета была на полпути к ним. Белль кинула встревоженный взгляд на монстра — тот был сосредоточен, будто магия ему поддавалась с трудом. Она вновь повернулась на ворота, те дергались так, как если бы их перетягивали на себя с каждой стороны. Они то резко двигались, чтобы закрыться, то так же резко открывались.

Белль догадывалась, что происходило, но уточнять не решилась: чтобы не сбивать концентрацию. Только когда они таки проехали через взбесившиеся от разной магии ворота, которые успели процарапать заднюю часть кареты, захлопываясь, она посмотрела на монстра и открыла было рот, но растерялась. Что сказать тому, кто из-за тебя потерял дом?

— Спасибо, — прохрипела она. — У вас же есть план, как вернуть замок?

Последнее, чего Белль хотела — таскаться за монстром, который из-за нее стал бездомным. И она ведь ничего не могла сделать! Не приглашать же его пожить у них с отцом. Во-первых, город быстро пойдет их дом сжигать, вместе с обитателями; во-вторых, отец будет очень «счастлив»; в-третьих, монстр явно на такое предложение оскорбится. Но как-то отблагодарить хотелось. И еще хотелось, несмотря ни на что, помочь призраку.

— И он не включает в себя какую-нибудь участь, хуже посмертной вечности в катакомбах замка, правда? — отчаянно уточнила Белль, втянув голову в плечи. — Я понимаю, что призрак не стала бы жалеть меня и я помню истории про дома с духами, но вы сами слышали: ее предали; кто-то близкий, наверняка, закинул ее в эти катакомбы и выкинул ключ от камеры! Ее нельзя так просто оставить с ее горем — она уже не жива и даже сделать ничего не может.

А вот они были очень даже живы. И не только могли покинуть замок, но и разобраться с тем, что там произошло много лет назад.

Не зря Белль говорила, втянув голову в плечи; монстр, шипя про призрака подался вперед и она бы все равно это сделала. Не то, чтобы ей был страшен его гнев, она просто не хотела настраивать его против той женщины еще сильнее, чем та справилась сама. Ну и в целом, такое давление было неприятным. Правда, на словах о том, что Белль растревожила призрака, она вскинулась, расправила плечи и возмущенно посмотрела на монстра: что за чушь он нес? Растревожила? Да эта женщина бы до Белль так или иначе добралась бы! И хорошо, что добралась не ночью, ведя спящую прямо в свои руки. Получил бы монстр потом себе служанку, которая и статуи оживлять может, и двери захлопывать, и из замка уйти спокойно, чтобы закончить какие-то свои дела. И вообще, кто тут виноват-то?

Речь про Прагу и целую неделю в пути, Белль проигнорировала: она слышала, но никак не отреагировала.

— Я растревожила? Чем? Одним своим существованием? — сузив глаза, тихо спросила Белль. Нападать, даже в словесной перепалке, на монстра она бы не рискнула, так что за голосом приходилось следить очень внимательно и прятать злость, которую всколыхнуло совершенно абсурдное обвинение. Ее хрип был подчеркнуто нейтральным.

— Вы меня хотели, вы меня получили. То, что у вас в замке были охочие до нового тела призраки, вы не предупреждали. Когда я пришла к вам с вопросом, кто плачет в катакомбах, вы меня и слушать не хотели. Откуда мне было знать, чем все это закончится? Я до сегодняшнего дня вниз не спускалась, а проводила все свое время на кухне. И это вы еще не спросили, насколько добровольно я пошла в катакомбы, — Белль, все еще следя за голосом, напрочь забыла следить за всем остальным и тоже подалась вперед, смотря на монстра с укором и обидой. — Не очень добровольно. Ее плач туманил разум и заставлял идти вперед, вел меня, точно на веревочке. Если бы не это, я, еще увидев длинную лестницу в темноту, развернулась бы и вновь пошла к вам. — Говорить было жутко больно, но Белль продолжала на одном только упорстве, — насколько бы мне не хотелось помочь этой женщине, я понимаю, что, потерявшись, не смогла бы помочь вообще никому, включая себя. Я благодарна за спасение и очень сожалению, что нам пришлось покинуть замок, но я не считаю себя виноватой в том, что случилось. Я вообще не считаю, что тут хоть кто-то виноват.

Даже призрак в глазах Белль была не виновата: что-то страшное привело к ее смерти, если она выбрала остаться в катакомбах, а не двинуться дальше. Тут даже знатоком в магии быть не надо, в народе всегда говорили, что души, оставшиеся на земле, не могут упокоиться из-за какой-то несправедливости. И, оставаясь бесплотными, без возможности что-то изменить, как-то добраться до тех, кто стал причиной их смерти, теряли последние капли человечности. Белль была уверена, что в катакомбах столкнулась именно с таким духом. Последнее, что оставалось — какое-то чувство родства с монстром, от чего она и не проявляла себя раньше, по ее же словам. А Белль никто никогда не предавал: у нее, кроме отца, не было людей, которые могли бы вонзить нож в спину. Потому что для этого надо заслужить доверие. Все, с кем она общалась, никогда и близко к этому не подходили. И не то, чтобы стремились. Идеальная жертва: никаких чувств не вызывает, можно пустить в расход, да еще и всегда в замке.

Белль чувствовала себя так, будто на нее напали с двух сторон. И призрак, и монстр.

И даже проигнорированная, но услышанная речь про Прагу не воодушевляла. Это было все, чего Белль всегда хотела: путешествие, другие земли, со всеми их чудесами и странностями. Тем более, если там спокойно могли жить чародеи. Пусть из-за ужасного события, но ее мечты сбывались. Только вот на языке была какая-то горечь от обвинения и даже думать о путешествии не получалось. Не то, чтобы Белль было важно мнение монстра, но…

Было. Потому что он ее спас. Потому что не променял на замок. Такое просто так не оставить: даже воспоминания о том, что он хотел вырвать отцу руки, не могли затмить недавние подвиги. Монстр был одновременно и исчадием ада, и спасителем. Что сложно укладывалось в голове и заставляло Белль винить себя за то, что она вообще полезла в разговор. Могла бы проигнорировать и не пытаться себя оправдать. Не пытаться изменить его мнение, не пытаться рассказать, как все было до его появления, не объяснять причины. Лучше бы просто пообещала вести себя хорошо в Праге и уставилась бы в окно. Будто ее никогда не обвиняли в чем-то несправедливо.

Если искать, виноватый всегда найдется. Белль была в курсе, что так можно было. Тот же Гастон нашел виноватого в своем, скорее всего, неправильном использованием танка. Виноватые всегда появляются, когда в этом есть какая-то выгода: материальная или моральная, не важно. И монстр явно не хотел считать, что хоть как-то был причастен к случившемуся — своей глухотой. Белль вздохнула и тоже уставилась в окно. Противоположное.

Тишина, которую, казалось, можно было потрогать руками, успокоила. Мысли с призрака потекли к Праге, к тому, что семь дней им ехать до нее. И, кто знает, может, они где-то еще остановятся. Белль смотрела в окно пустым взглядом — ее сознание уже было где-то там, в других городах и странах, где все-все было совсем по-другому. Потом она представляла себе, какие приключения могли случиться с ними по дороге. Ей, разумеется, не очень хотелось, чтобы на них нападали, но в каждой книге, в которой были длинные дороги, всегда была разбойничья засада. В их случае, конечно, разбойники разбегутся, только увидев монстра, так что это будет именно такое приключение, которое Белль и хотела — возбуждающее и бескровное, после которого хочется смеяться в голос. Ну и не такое жуткое, как с призраком.

С призраком. Внезапно пришла мысль, что и это все — приключение. Ведь Белль могла всю жизнь уныло драить комнаты в замке монстра: день за днем одно и то же, никаких изменений. Как было в первые два дня. А на третий случилось вот это, вдребезги разбив рутину. Да, было страшно, было опасно, но так ведь и должно быть в приключениях, верно? И главные герои всегда идут по лезвию ножа, выбираясь из заварухи в последний момент. Как раз, как случилось с воротами.

Если бы только отец знал! Белль, которая воспряла было духом, погрустнела. Отец не знает. Он, скорее всего, винит себя в том, что произошло и думает, что его дочь прислуживает чудовищу, в котором ничего хорошего и человечного нет. Что было совсем не так. Белль понадобился всего день, чтобы узнать, что и сердце есть, и хорошее в нем, сколько бы монстр не прятался за своей вредностью. Жизнь служанки в страшном замке, конечно, не то, что отец хотел бы для своей единственной дочери, но все было вовсе не так плохо, как казалось в вечер заключения договора. И хорошо бы как-то дать ему знать об этом. Попросить написать письмо? Когда они заберут замок обратно, может, на радостях монстр и позволит отправить весточку? Такое могло сработать.

За своими мыслями Белль даже не заметила, как они домчались до какой-то деревушки. Монстра тут боялись и… почитали? Жизнь тут, конечно, не кипела, но заброшенных домов — с вещами или без — не было. Значит люди отсюда не бежали, их все устраивало. Странно.

Белль выбралась из кареты, когда та подъехала к кузнице и оглянулась вокруг. Все было настолько непохоже на ее город! Она, все так же прижимая к себе вазу, которую из рук не выпускала, пружинистым шагом прошла вперед, чтобы заглянуть за угол. И подпрыгнула, когда монстр ее позвал. Вернувшись к карете, Белль честно стояла какое-то время. Пока не увидела, что дети на другой улице играют в какую-то странную игру. Ноги сами понесли туда. И опять ее вернул оклик. Она переступала с ноги на ногу — настолько хотелось пойти и заглянуть везде. Надо было прощупать границы. Что она и сделала, медленно отходя от кареты. Расстояние, на котором монстр ее звал, она теперь знала. И пыталась двигаться в его пределах, рассматривая все вокруг. Но как-то так получилось, что еще пару раз нарушила границы.

И решила, что, наверное, монстра, у которого и так был плохой день, лучше не злить. Ну — сильно.

Белль уже долго стояла у кареты и с любопытством смотрела на то, что делал монстр. Когда он, закончив, поднялся и наколдовал держатель для вазочки в карете. К этому она испытывала смешанные чувства: вроде ехать дальше — это хорошо, а вроде смотреть на магию было жуть, как интересно. Но вазочку с удовольствием вставила в держатель. С розой в руках всегда надо было ходить особо осторожно.

Обернувшись, Белль наткнулась взглядом на монстра, протягивающего ей какое-то зелье. Она, конечно, ту взяла, поблагодарила и выпила содержимое, как было сказано; в очередной раз отметила, что о ней заботятся. Даже после обвинений в том, что она стала причиной потери замка. И вновь подумала, что монстр не зло, он просто вредный. Ну и немного нездорово жестокий. Или много. Вырвать руки — это не шутки. Или?.. Может, он вообще не собирался никому ничего вырывать? Белль помнила тот вечер прекрасно и помнила, что отец не был истощен, он сидел в теплом помещении, в котором даже не пахло. И жаловаться на то, что монстр с ним плохо обходился не приходилось. Как раз наоборот — слишком хорошо для кого-то, кому собираются вырвать руки.

И тут сразу появлялся вопрос, насколько вообще тот вечер был опасным. И не обвели ли их вокруг пальца.

Зачем-то.

Монстр не говорил, когда они сели в карету и двинулись дальше. Ему, похоже, совсем не нужна была компания. От чего Белль убедилась, что зелье было просто добрым жестом. И, если бы не затекавшее от сидения все, она бы даже была довольна. Это же прекрасно — находить все больше и больше подтверждений тому, что кто-то на самом деле хороший.

Чем ближе солнце было к горизонту, тем холоднее становилось. Затекание уже не было главной проблемой — Белль не могла согреться, тем более, на голодный живот. Она обняла себя, потирая ладошками плечи и стала перебирать ногами. И плащ с шалью, которые ей отдал монстр, приняла с горячей благодарностью. Они помогли. На какое-то время. Когда усталость от прошедшего дня добралась до Белль, она, прикинув, что может и поместится, устроилась на сидении вдоль. И даже могла бы заснуть, если бы ее не трясло от холода. Она все время шуршала плащом и шалью, пытаясь прикрыть ими как можно больше себя; искала положение, в котором занимала бы как можно меньше места. Но ничего не помогало. Еще и этот урчащий от голода живот, начавший даже болеть.

А потом монстр позвал ее по имени. Белль думала, что ей сейчас выскажут за то, что она постоянно ворочалась, так что приподнялась, готовая объяснить, что ей ну очень холодно. Но монстр продолжил совсем не тем, чего она ожидала. От его слов Белль застыла, смотря на него огромными глазами. «Иди ко мне»! Она же не вчера родилась. Да и во всяких очень неприличных и криво подшитых подобий на книги, которые она скупала с книгами обычными у приезжих, прося продать ей вообще все, что можно было читать, такое тоже говорили. И примерно вот так, да. Хрипло и томно.

Вот тебе и доброта, и забота, и вот это вот все! Все, по итогу, вело к тому, чтобы превратить Белль в… она даже думать об этом не хотела. Но теперь стало понятно, почему монстр так долго ждал, пока Филип прискачет домой, а потом и довезет Белль до замка. А она только-только начала проникаться к нему симпатией! Может, в замке он ее не трогал, потому что она была не в себе, а сейчас вот нашел удобный момент, когда скучненько стало?

Мысли проносились одна за одной, собирая все, что произошло с момента, когда отец попал в замок, в идеальную мозаику. Там не хватало только одного кусочка: откуда монстр вообще узнал о существовании Белль.

И монстр, вроде, начавший объяснять, почему ее позвал, в конце забил последний гвоздь. Как мило, что это не ей его греть, а ему ее. Свежо, конечно, если верить книгам, в которых обычно все было наоборот.

Белль уже думала, как ей отбиваться и что для этого использовать. По всему выходило, что шансов у нее вообще никаких: ничего, что хоть отдаленно напоминало бы оружие не было, а вазочку о голову монстра разбить она не могла — это очень даже намеренная порча имущества.

Когда отчаяние с ужасом дошли почти до критической точки, монстр вновь заговорил. Просто. Ну да, логично же — ему холод не страшен, и он горячий, об него можно греться. Господи, прости мне мои греховные мысли, попросила Белль, чувствуя себя полной дурой. Она же мнила, что приличная, но при первой возможности сделала выбор в пользу самого плохого варианта. И вот в ком теперь надо искать что-то хорошее?

Белль догадывалась, что монстр понял, о чем она думала. Предполагала, что он думал о том же, раз оправдывался, ерошил волосы, а потом и вовсе лицо рукой прикрыл. И попыталась хоть как-то избавиться от неловкости:

— Спасибо, вы очень добры, — совершенно невинно, будто предложение с самого начала было однозначным, сказала Белль. Встала и протянула руку, чтобы монстр ее направил — куда ей сесть. И чуть отпрянула назад, когда он расправил крылья. Когда ее ладонь взяли и потянули, Белль уверенно пробралась на сидение и села, прижавшись одним боком к монстру, а второй укрыв плащом и шалью. А потом огромными глазами смотрела на обнявшее ее крыло. И когти на нем. Это было как-то страшно и любопытно одновременно.

И интимно. От чего опять стало стыдно за себя.

— Призрак сказала, что вас предали, — робко начала Белль ту тему, которую боялась поднимать, чтобы перебить неловкость и стыд. — Это правда?

Перестав пялиться на когти на крыле, она устроила голову так, чтобы та упиралась в сидение и плечо монстра одновременно.

Вопрос «как вообще можно было допустить такие мысли?» все еще оставался где-то на краю сознания. Особенно на фоне того, что даже руки монстра были Белль понятия не имела, где. Просто не рядом с ней. Ее сначала привели мягко, потом нежно укутали и все. Такая же совершенно трогательная забота, которая проявлялась с первого утра, которое Белль провела в замке. Пусть она тогда и не знала, что ей вообще полагался завтрак.

Завтрак… а ведь это была единственная трапеза Белль почти за четыре дня. В последний день пути к замку она тоже только позавтракала, потом была совершенно не в себе два дня. И вот третий день кончился.

От мыслей о еде отвлек голос монстра. Белль не ожидала, что на ее вопрос ответят настолько прямо. Она вообще не ожидала, что ответят. Чего ожидала — вредности, раздражения и шипения, что это не ее дело. И даже не обиделась бы. Потому что это и было не ее дело. Она задала настолько личный вопрос только для того, чтобы выбить из головы греховные мысли, воспоминания о которых все еще вызывали горячий стыд. Чтобы ее привели в чувство и дали что-то другое, за что можно было спрятаться от собственной недавней дурости. И у нее, в целом, получилось.

Теперь мысли потекли в сторону догадок о том, кто мог предать монстра. Женщина. Точно не мать, раз сначала он ей поверил. Может, подруга? Сложно найти друзей, когда ты так выглядишь. И предать они могут самым жестоким образом. Потому что с чудовищами не церемонятся. Может, у него даже получилось завести роман? Это была интересная и странная мысль. Кто-то еще видел доброе сердце, скрывающееся в груди монстра. Или притворился, если кончилось все предательством. А может, кто-то воспользовался его услугами, как врачевателя, а потом отплатил злом.

Врачевателя…

— Погодите, как у вас получалось лечить людей? — нахмурившись, спросила Белль, запрокинув голову, чтобы смотреть монстру в глаза. — Вы всегда скрывались под плащом? И никто ни разу не заподозрил, что под ним? Вы же родились таким, верно?

Белль хлопала глазами, понимая, что в ее теории что-то идет не так. Вообще-то, все идет не так. Кто вообще обучил бы монстра? Как он мог скрываться в целом городе?

А может, это оно — предательство. Если он таким родился, но смог скрываться от всех, возможно, у него был какой-то магический амулет, который женщина и забрала.

Или Белль просто не права и монстр не всегда был монстром. Что сейчас казалось куда более вероятным.

Вопросы все строились на последнем, самом важном. И на него же монстр ответил первым. Белль ахнула и поднесла руку ко рту. Взгляд метнулся вниз, остановившись на части крыла. Все это время она считала, что эта неведома зверушка родилась от черт знает какого союза, а получается, за всем этим был человек? Тогда понятно, почему он казался не особо отличным от людей, которых Белль знала в своей жизни. Он и не должен был!

Она слушала внимательно, что дальше говорил монстр. Проклясть по настроению ей откровенно не понравилось. Это значило, что вредным он был всегда, даже пока не потерял свой облик, сменив его на чудовищный. Но для кого-то — настолько самоотверженным, чтобы согласиться превратиться в это. Вопросы на тему, что за женщина, сразу отпали: явно возлюбленная, которая в итоге не смогла оставаться с чудовищем.

Или?.. Белль читала сказки — Белль читала все, что попадалось ей под руку — да и те, которые передавались из уст в уста, тоже слышала. Во всех проклятья снимались поцелуем истинной любви. Его не поцеловали? Поцеловали, но это не сработало и потому — бросили? Оружие стало проклятьем, а предательство случилось из-за того, что монстр поверил женщине, которой нельзя было верить. Не поцеловали, решила Белль.

Пока она думала над этим, последующие слова слушала не особо внимательно, только улавливала основной посыл. И когда ее лба коснулась рука, вынырнула из своих мыслей, пытаясь понять, чего от нее хотят.

— А, нет, нет, — Белль помотала головой, говоря быстро и рассеянно, потому что это было не особо важно. — Ничего не болит, жар не чувствую, спасибо.

Она сделала паузу, нахмурившись и закусив губу, думая, стоит ли уточнять. По-хорошему, стоило молчать на эту тему всегда, никогда ее больше не поднимая. Пусть это и случилось давно, кому будет приятно признавать, что его не поцеловали, после того как он согласился на проклятье для своей возлюбленной?

Молчи, убеждала себя Белль.

Не думай об этом.

Это очень плохой вопрос!

— Я много читаю, — провалившись в самоубеждении, Белль зашла издалека, — то есть, читала, очевидно, что у меня теперь нет возможности. И сказок я перечитала много, да и слышала их тоже достаточно. Там были и проклятья. — Подняв взгляд, потому что такое можно спрашивать только смотря в глаза, Белль осторожно продолжила: — в них всегда всего один способ снять проклятье. В этом сказки тоже рассказывают правду?

Возможно, и не так много, а возможно достаточно. Уж сказок Белль наслушалась и начиталась в свое время до тошноты. И часто попадались разные трактовки одной и той же истории. Но способ снятия проклятий, конечно, не менялся особо. Кроме той, в которой надо было родить детей, не приходя в себя, разумеется. Эта — такая жуткая чушь, что даже на сказку не тянуло.

Белль с любопытством слушала о том, чем, собственно, занимаются колдуны и сам монстр, но взгляд уже перевела куда-то в противоположный угол кареты, в темноту, чтобы воображению было проще рисовать картины. Король, которому надо было пройтись голым по столице, да еще и сделать так, чтобы каждый житель его увидел? Это было и, правда, дурацкое условие. Но история смешная, а ситуация страшная. Белль совсем неприлично тихо хихикнула, представляя, как скромнику-королю пришлось уверенно идти через свою столицу в чем мать родила. И тут же укорила себя за смех над чужой бедой.

Когда монстр спросил про способ из сказок, Белль бросила на него быстрый взгляд в смешанных чувствах: то ли смеется над ней, то ли настолько одичал в своем замке, что не в курсе. Последнее казалось менее вероятным, он же был человеком и ребенком точно слышал хоть несколько сказок. Однозначно смеется — да и его вредному характеру это подходило куда лучше, чем простое незнание.

— Сказки учат добру и тому, что герои преодолеют препятствия, если у них доброе сердце, — сказала Белль, чуть наклонив голову, упираясь теперь макушкой в плечо монстра, и рассматривая коготь на крыле. — И еще тому, что истинная любовь существует и может снять любое проклятье через поцелуи. За редкими исключениями.

Что такого надо было сделать монстру, чтобы снять проклятье, что он не смог этого сделать почти за сотню лет? Может, если не в поцелуях дело, то женщина была каким-то ключом к тому, чтобы расколдовать его, но в нужное время не явилась? Или не сделала что-то такое же глупое, как прогулка голышом по городу. Если считать, что это «оружие» они продумали вместе с той женщиной, то все сходилось. И теперь, момент, может, упущен навсегда. Или какие-то условия повторятся только через несколько сотен лет, вот монстр и выжидает. Пытаться решить эту загадку у себя в голове, Белль бы не перестала, даже если бы захотела. Но твердо решила больше не лезть с вопросами.