В этот Самайн колдун оставил в замке их всех. И старшие из дюжины, устроив для всех пирушку в трапезной, гадали – к чему бы это. Средние забавлялись едой, творя то рыбу со вкусом капусты, то мясные яблоки, с виду, как настоящие, то напиток, похожий на кровь, только вкусом похожий на сидр. Младший, всего год проходивший в учениках, смотрел на это во все глаза, и  бледные пальцы его рук,  застывших над столом, непроизвольно шевелились, всякий раз, когда он мысленно повторял понятое из увиденного.  Ему было на вид лет десять, а на самом деле всего семь. Остальные, притом что были совершенно разными, внешне выглядели молодо, но сказать наверняка, сколько каждому лет не смог бы и опытный портретист.  Может, восемнадцать, а может – все двадцать пять.  На самом деле старшим из учеников был тот, кому и восемнадцать-то можно было дать с натяжкой.  Тонкокостный, со скуластым лицом и длинной шеей, он выделялся и благородством черт, и взглядом – задумчивым, словно нездешним.  Его лицо, безусловно, красивое, портил лишь длинноватый нос с заметной горбинкой. Звали его Томасом. В прошлом году, когда Кромахи привел Билли, младшего, Томас думал, что именно ему будет велено встать из-за стола  и покинуть вороний замок, потому что его учение закончено. Но нет. Ушел  Карл. А до него ушли Сэм и Джон, и другой Джон, которого называли красным за цвет волос, чтобы не путать с тёзкой. Все они были младше и проучились меньше. И в ремесле колдовском  им было далеко до Томаса.

Девушка, которая его любила, но которой он сам не дозволил идти к колдуну и просить испытания, пройдя которое, могла бы она просить для Тома свободу, вышла замуж. Он думал о ней с горечью. И винил себя как за то, что остановил для нее время, надеясь сохранить ее юность и свежесть, как за то, что обиженный, снял эти чары.  И пусть прошло уже десять лет, пусть она раздалась вширь, родив четверых детей, а блеск в ее глазах угас,  он жил памятью о былом чувстве или надеждой на новое.  За стенами вороньего замка царила ночь. Последняя ночь года, как было когда-то. В этом году ему исполнилось двадцать шесть. И ровно двадцать лет он провел в учении.  И пусть в замке не было ни часовни, ни креста, Кромахи с полнейшим безразличием относился к тому, что некоторые из его учеников молились.  Вот и теперь,  сцепив пальцы, Томас глубоко вздохнул, прежде чем произнести первые слова «Символа Веры». Просить Пресвятую Деву о том, чтобы колдун, если вернется с новым учеником,  прогнал именно его, было смешно и кощунственно, но к каким еще высшим силам  он мог обратиться?
- Холодно, - подал голос Билли, до которого никому из старших не было дела.
- Ступай к себе и грейся под одеялом, - ответил ему кто-то.
Мальчишка шмыгнул носом.
«….Единственного Его сына, господа Нашего…» - мысленно прочёл Томас и ощутил, как раздражение, поднявшись в его душе тёмной волной, смыло весь настрой на молитву.

- Да научите этого балбеса зачаровывать одежду, - процедил он.
«Балбес» втянул голову в плечи и уставился на Тома испуганным, битым котенком.
- У меня не получается, - шепнул он.
«Вот же тупица», - подумал Том, закатывая глаза, но чары на куртку и драный, еще настоящий плащ Билли  набросил.
Тот одними губами прошептал: «спасибо».
- Лучше сними и повтори сам, - посоветовал  Том, невольно копируя и мимику и интонацию наставника.
«Сними зачарование, пойми и повтори» - и так всякий раз, когда что-то не получалось.
Билли кивнул и встал, промямлив, что пойдет спать.
- Как думаешь,  Финн, - не выдержал Том и обратился к сидевшему рядом с ним рослому детине с красным лицом, - Кромахи приведёт сегодня ученика?
- А тебе-то что? – беззаботно  улыбнулся тот, - Притащит  стаю новых ворон – это точно, гоняй их потом, к делу пристраивай…
- А ты думал, что потом все, кого мы будем учить, к кому привязываться, окажутся здесь таким же вот вороньём?
- И что с того, - пожал Финн плечами, - золото, меха, почёт, путешествия – этого он не отнимает. А оно дорого стоит, такое учение. Ворону в год я ему не пожалею!
Финн хлопнул по столу пустой кружкой, и она тотчас наполнилась элем, сотворённым, конечно же, им самим.
- Когда-то и я так думал…
Том вспомнил покосившиеся дома, старые мельницы, чердаки, куда ходил порой с Кромахи в такие вот ночи.  Бывали они и в богатых домах, даже в замках. Там-то как раз бывшего учителя встречали тепло и радостно, без холодной ненависти во взгляде. «Ворону в год – не жалко».

Покинувший трапезную мальчик  зажег для себя голубоватый огонёк, чтобы осветить лестницу, по которой ему предстояло подняться в свою комнату, такую же большую, как у других учеников.  Он не знал, стоит ли летать вороной по замку, как делали одни или лучше сколько возможно времени проводить в человеческом теле, но чувствовал что это важно. Чувствовал, но не мог объяснить почему.  И в очередной раз раздумав лететь, решил, что будет делать, как Том, старший и лучший из учеников. А Том в ворона обращался лишь, когда срочно нужен был учителю.  Даже в город собираясь, не летел, а брал коня.
Том подумал, что  конём ведь был кто-то из тех людей, которые вечно обращены в ворон. И ему стало страшно и как-то… мерзко.  Он задержался на площадке между лестницами и посмотрел в окно. По ночному небу неслись, стремительно меняя форму облака, подсвеченные ущербной луной. Воображение мальчика разыгралось, едва он угадал в очертаниях одного из облаков волка. И тотчас  верхняя часть другого показалась ему похожей на всадника на коне…
Он перекрестился, а потом почти бегом преодолел последний лестничный подъем, оказавшись в зале, в который выходили двери комнат, где жили ученики колдуна.
Когда-то, еще год назад, Том вместе с братьсями и сестрами спал в комнатке, меньшей, чем та, где нынче стояла его кровать. В память о тех днях остался лишь старый, прохудившийся до дыр суконный плащ. Из одежды он вырос и Дирк, тоже один из учеников, наколдовал ему новый дублет, штаны, рубаху и отличные сапожки.
Раздеваться он не стал. Под одеялом было бы холоднее, чем в зачарованном платье. И тут вспомнил, что советовал Том.  Задумался, сев на кровати.
«А вдруг не получится наложить снова снятые чары?»
И тут ему показалось, что в комнате кто-то есть.
Ощущение было таким отчетливым и жутким, что  Билли с перепугу зажег в пальцах не маленький огонек, голубоватый светоч, которого обычно хватало осветить пространство футов в десять вокруг, а яркий, золотистый шар. Такие ему удавалось создавать, но вот удерживать долго получалось только если ничем другим не заниматься.
комнату залило ярким светом.
Тени разбежались, попрятались под мебель и в складки  покрывала. Но страх остался.
- Кто здесь?  - Билли решил, что кто-то из ребят решил напугать его, сделавшись невидимкой. И хотя ни разу не видел, чтобы кто-то делал так,  отчего-то не сомневался, что все они так умеют.
- Оскар? Шон?
Золотой шар сначала потускнел, потом, повисев пару мгновений призрачной сферой, растаял…
В комнате снова стало темно.

Отредактировано Cromachy (2022-01-18 11:25:26)

В вороньем замке было мало настоящего. Каждый камень и каждая вещь – превращенный человек, чья участь из года в год из века в век существовать тем предметом,  в который его обратила воля колдуна. И не всегда даже Кромахи. Старшие ученики управлялись по хозяйству сами. Младшие перенимали науку и отношение к рабам, как к… материалу.
Билли старался не думать об этом.  Но привык уже и к метаморфозам в этих стенах, и к строгому порядку в присутствии учителя, и к мысли, что глазам здесь вовсе не стоит верить. Всё – не то, чем кажется. Юноши – не юноши давно, а взрослые с виду парни, бреющиеся по утрам,  по реальным годам не миновали пору отрочества.  Ну а жуткая тварь, пёс – не пёс, с головы которой облезли кожа и плоть, полностью обнажив череп, могла быть  и не тем вовсе, кого видели глаза.
Билли вздрогнул в  первый миг, когда она появилась в темноте,  словно сотканная из тусклых пятен и полос пролившегося через узкое окно ночного света и обилия переплетенных теней. 
А в следующий забыл, как дышать, чувствуя, как ледяной ужас прокатился мертвящей волной  через его тело – от подвздошья до самых пяток.  Всякое он видел в вороньем замке за год, но не видел, чтобы кто-то исчезал и появлялся и обращался в тварь, которой не существовало бы среди лесного и домашнего зверья. И понимал из того, чему успел научиться, что  по здешней науке, чтобы уметь так, сначала подобную тварь надобно убить, потом разобрать, снимая магией полуистлевшую шерсть и кожу, и  рассеять кости отвратительного черепа, в глазницах которого горели сейчас огоньки. Потом собрать, но уже либо из собственной плоти, либо из «материала» - кого-то другого, живого, думающего и чувствующего.

И тут откуда-то из под костей черепа раздался шёпот с присвистом, и звуки сложились в слова, в совет, в приказ, в подсказку…
И Билли закричал, вороной взмывая под потолок комнаты. Крик переродился вместе с ним из тонкого, отчаянного вопля став хриплым карканьем.
«Спасаться!», - забилась испуганным птенцом одна только мысль.
«Спасаться!»
Лететь прочь отсюда, подальше от этого жуткого, не облезлыми костями и чернотой в глазницах собачьего черепа, существа, но невозможностью для такой твари принадлежать к миру живых.
Ворона метнулась было под потолком в сторону двери, но сообразила, что та закрыта и повернула к окну, закрытому только решетками, без стёкол, потому что во времена, когда возник вороний замок, их или не было или обходились без них, а здесь и вовсе всё было фальшивкой и стены замка создавались вовсе не для защиты от ветров и непогоды,  а чтобы собирать воедино тысячи несчастных рабов Кромахи.

Внизу, в трапезной, ученики, не ожидавшие нападения, были вовсе не так умны, как трусишка Билли, самонадеянные, они попытались чарами остановить жутких псов, но обратить в камень  их,  по своей воле теряющих телесность, не удалось. Первым погиб Финн, и первым же отказался от боя Томас и, спасаясь, коснулся развоплощающими  чарами замка,  как делал Кромахи каждое утро, обращая дом в огромную воронью стаю.
«Пусть эти твари подавятся вороньём», - зло и отчаянно решил Том, сам становясь вороной, клочком мрака, одним из тысяч – так легче было затеряться и улизнуть.

Билли  же как раз протискивался сквозь решетку, словно нарочно имевшую такие просветы, чтобы через неё могла выбраться или забраться ворона, когда решетка исчезла, а его  сбила в полете одна из птиц. 
Карканье слилось в общий оглушающий гомон. Вороны мешая друг другу, как бывало, всякое утро, стремились разлететься в стороны и в массе своей еще не понимали, что стало причиной ночного перевоплощения. И только в самом низу клубка из горланящих птиц метались безжалостные твари, хватавшие в веселом, злом азарте птицу за птицей.
- Идиот! – отчаянно и зло выкрикнул Дирк, видевший, что сделал Том. - Идиот, это же…
Ему, понявшему, кем именно были твари с черепами вместо нормальных морд, некому уже было объяснять, кто именно наведался ночью в замок Кромахи. Вместо того, чтобы поступить как Том и другие из уцелевших, Дирк прибегнул к самому простому колдовству, обращаясь в камень, притом в маленький настолько, насколько мог создать из самого себя.  В неживом, пусть и колдовством созданном, жизни нет. Потому и сам он вернуть себе прежний облик не смог бы, но уверен был, что Кромахи отыщет его и расколдует. Лишь бы камешек, падая вниз, на землю, не попал на зуб никакой из гончих.
Дирку повезло.

Билли кружило в вихре разлетающегося воронья, но он летел в одном направлении, на целясь в сторону лунного серпа. И надо было бы кричать во все горло, предупреждая прочих: «Бегите, летите, спасайтесь!» Надо было бы, но он не мог раскрыть клюва, лишь слух выхватывал в общем гвалте мокрый хруст и предсмертные вопли, словно бы и не вороньи крики, а человеческие.  Как долго Билли выбирался из мечущейся стаи – он не смог бы сказать. Казалось – вечность, или  столько времени, сколько можно лететь между вдохом и выдохом. Но он выбрался и помчался, так быстро, как мог, в сторону  месяца, надеясь на свои крылья, на то, что у него хватит сил, на то, что чудовищный пёс с облезлой до костей головой жуёт сейчас какую-то другую ворону.
Других, когда на кону стояла собственная жизнь, стало как-то совсем не жалко.

А старшему из учеников Кромахи  удалось лететь  по краю вороньего клубка. Он не бежал бездумно, стараясь понять, что же всё-таки происходит, а за ним неслись те, кто решил положиться на  лучшего из учеников колдуна, как на самого сильного здесь. Томас вовсе не был этому рад, полагая, что настал тот самый час, когда каждый сам за себя, и спасаться надо самому, а не думать о других. Разве что… использовать тех, кто умел колдовать, тех, кто до того, как попасть рабами в вороний замок, учился чарам у других колдунов, бывших учеников Кромахи.
Рабов, приставленных к нему – для службы или для того, чтобы подставлять спину в виде лошадей, Томас разглядеть не мог. Но двадцать лет проведя в вороньем замке, не замечал, чтобы Кромахи  ограничивал своих учеников в «материале», даже если неумелые чары губили несчастных невольников, обращенных в ворон. Потому он решился. Ушёл в сторону, ведя за собой часть стаи, ступил на землю человеком, чтобы колдовать, и тех, кто был рядом, обратил в медведей, десяток бросил на землю волками и тут услышал, как трубит рог в поднебесье. Оглянулся и, увидев всадника на коне под облаками, вспомнил легенды о Диком Гоне.
Не  легенды, как оказалось.
И почему так мало в вороньем замке рассказывалось сказок, почему вечерами принято было хвалиться своими проделками, да хитростями? Не потому ли, что они все, мальчишками попавшие сюда, не помнили того, чем развлекали их перед сном матери? Ну а учитель и вовсе не баловал их разговорами. Разве что тех, кого постоянно брал с собой, странствуя по землям Ирландии или улетая за её пределы. Если бы только он понял сразу…
Томас готов был выть от отчаяния, вторя звуку охотничьего рога.
Но что толку? Он коснулся чарами еще нескольких ворон,  узнавая их в миг передышки. И перед ним встал один из тех, кто был частью вороньего замка и обреченным на верность слугой уже лет триста – молодой мужчина с открытым лицом и гривой  светлых волос, облаченный в доспехи. Он ловко подхватил, сверкнувшие в воздухе мечи – каждый и ворона, и человек прежде. Обретя дар речи, светловолосый кивнул Томасу и обратил взгляд туда, куда смотрел юноша.
Взгляд его был мрачен и пуст, как у тех, кому нечего терять, кому незачем жить. И в нём вдруг вспыхнула надежда.
- Да уж лучше умереть или уйти с диким гоном, - выдохнул он, бросаясь вперед, на  обнаруживших их гончих.
- Как хочешь, - прошептал Томас, - только мне дай время.
Он не знал чар, которые могли бы усилить броню или остановить таких вот тварей, которые  в любой миг могли сделаться призрачными или вовсе бесплотными. А ведь думал прежде, что нет магического искусства лучше чем то, которым владел Кромахи.
В этот раз он обернулся сычиком – лететь мог не быстрее вороны, но видел в ночном сумраке теперь лучше и, оставив обращенных в зверей рабов преградой между собой и  гончими, чьи черепа белели уже совсем рядом, бросился прочь,  не в сторону луны, но в тени ближайшего леса.

Мерить время взмахами крыльев, жить без слов, лишь карканьем выражая самые примитивные желания и посылы к стае таких же, как он.  Бетан попал к Кромахи вполне взрослым, проданный отцом по праву крови.  Преданный. И ради кого?
Ради мальчика-ученика, выбранного  колдуном.
Свой шанс на крохи пусть не свободы даже, но жизни вне вороньего тела, он упустил сам, взбунтовавшись. И оставлен был жить вороной днём, становясь одной из каменных ступеней винтовой лестницы  в часы, когда вороны собирались, подчиняясь, связывающей их магии, сливались воедино, и стая становилась замком. Ему доставалось мало участия, и мало кто из учеников Кромахи оказывался настолько внимателен к невольникам, чтобы выделить хоть кого-то, кто не был приставлен в услужение.  Томас выделил его из стаи, а потом смахнул чары, желая познакомиться. Друзьями они не стали – боялись Кромахи и каждый опасался навредить другому. Но с той поры, как Том получил права хозяйничать в замке в отсутствии учителя и сам стал собирать и разгонять стаю, Бетан в обличии вороны держался подле него и если они улетали подальше от любопытных глаз, Том возвращал ему человеческий вид и с жадностью перенимал всё то, чему мог научить Бетан – умение сражаться на мечах и умение читать знаки.
Но теперь каждый был сам за себя…
И бегство Томаса даже не ранило сердце Бетана. Всё кончится – и неважно, сможет ли он спасти кого-то. Он дорого рподаст…

На возникшего перед ним всадника  Бетан взглянул с удивлением, не сразу поняв услышанное. Голова его была увенчана короной с оленьими рогами и видом он был скорее эльф, нежели красивейший из людей.
- А разве мне или любому смертному решать, уйти с вами или умереть? – спросил глухо воин, крепче сжимая свои мечи. – Это решаешь только ты, Король.
Смотрел он на всадника прямо, чуть вскинув голову, первый и, быть может, последний раз в жизни и ждал решения, ждал без трепета, без страха, без надежды…

А сычик нёсся от теней,  ловя крыльями ветер,  ища янтарным  взглядом хоть что-то, походящее на надежное укрытие…  И вспоминая все сказки о Диком гоне знал, что единственный шанс спастись – это не попасться на зуб гончей до рассвета. И то всего лишь шанс.
Воронья стая рассеялась темным облаком и крики птиц звучали теперь отовсюду. Их были тысячи, но сколько десятков или сотен окончили в эту ночь свои дни?
И сколько из учеников Кромахи, в разной степени владеющих колдовством, смогут  встретить рассвет?