Едва ощутив прикосновение к своему плечу,  Джордано вскочил и обернулся. Слишком порывисто, слишком резко для места, где и словом, и жестом необходимо проявлять смирение.  Ему и в той, далёкой монашеской жизни с трудом давалось молчаливое принятие условностей устоявшихся в веках правил общения с Богом и святыми. Но он не успел ничего сказать, как свет перед глазами померк на мгновение. И вроде всё осталось, как было, но  что-то неуловимо переменилось. А что именно Джордано не мог понять, да и волновало его лишь то, что Астро выполнил свои обещания.
Он вглядывался в лицо этого человека, пытаясь за усталостью и признаками возраста, угадать, кто же он такой. Маг? Или не только маг, но всё-таки существо той же природы, что и сам Бруно? Странник из глубин Вселенной, движимый неутолимой жаждой познания, и потому пришедший в этот мир, главной загадкой которого была жизнь.   Он хотел увести Астро к себе, в ту комнату, которую занимал в доме Мочениго, и там расспрашивать до следующего рассвета,  поя вином, но слова Астро требовали иных действий.
- Зачем? – удивился Джордано, - Даже если бы мы могли, зачем, зная наперед, что нас ждёт подвергать  себя снова таким испытаниям. Мы же и так знаем, что было или будет, раз вы говорите о возвращении.
Он осмотрелся по сторонам, но подле них с Астро не было других людей, а витражи не сияли, как это было в те часы, когда через цветные стекла пробивался внутрь храма солнечный свет.
- Который теперь час?  Не лучше ли будет просто отпраздновать избавление от этого демона в траттории за бутылкой доброго вина?
Он улыбнулся, стараясь держаться с уверенностью легкомысленного весельчака, которым никогда не был, но за годы странствий научился казаться, чтобы легко заводить друзей.

Во взгляде Джордано не было и намёка на понимание. Ему не было никакого дела до венецианских нобилей до тех пор, пока те не покупали его книги и не выказывали готовности покровительствовать его работе. Да и то своего ученика Джордано едва терпел, жалея, что согласился принять приглашение жить в его доме. В гостинице было бы вольготнее. Но Астро оказался не чужд человеколюбия, и Джордано счел, что не стоит выказывать перед ним равнодушия к тому, что случится или не случится с дожем и прочими гостями донны Лукреции.  Ведь Астро не оставил его, беспомощного перед чарами демоницы, и сделал всё так, чтобы Лукреция поспешила с поисками печатей, чтобы покинуть свой дом.
- Когда в городе не хватает одного праведника до десяти, всегда находится добрый гость с чистыми помыслами, - произнёс он, криво усмехнувшись, - так что Венеции не стоит опасаться дождя из огня и серы. Правда, других девяти я не знаю.
Он  помолчал,  задумчиво рассматривая свечные огоньки, и отвлекся от мыслей о Лукреции и оргии в её доме, наблюдая, как странно те горят – пламя едва движется, словно здесь нет ни малейшего движения воздуха. Потом перевел взгляд на собеседника.
-  Я в долгу перед тобой, Астро. Потому сделаю всё, как ты скажешь.
Признаваться в непонимании происходящего, он не стал – сказывалась давняя, а может быть даже древняя, присущая ему до этой, земной жизни, гордыня. Но полагая себя  достаточно умным в сравнении с большинством живущих на земле и наделенных разумом созданий, решил, что во всем разберется по ходу дела.
- Пойдём же в дом этой… - он чуть не сказал «шлюхи», - женщины и посмотрим, что получится. Может, судьба  мессера Паскуале Чиконья и в самом деле в твоих руках, а не в воле Морозини.  Не хочу, чтобы этот мерзавец торжествовал!  Но… Демон.  Лукреция.  Ты не боишься, что она устроит нам ловушку?

Джордано показалось, что он, наконец-то начал понимать прежде ускользавшую от него взаимосвязь  причин и следствий. Оргия в доме любовницы столь видного человека, как Андреа Морозини и в самом деле была событием скандальным, настолько скандальным, что участники его прятали бы лица под масками с самого начала. И никто не позвал бы туда людей случайных, вроде самого Бруно.  Он, чувствуя прилив крови к щекам от некого подобия смущения, вспомнил какого «жеребца» оседлала Лукреция,  упиваясь устроенным ею развратом. И то был мавр, а вовсе не толстяк Морозини. Мавр, у которого  Джордано снял амулет.  В голове у него зазвучали слова, произнесенные глубоким, волнующим голосом демоницы: «молод и силён».
Чёрный Бенедетто тоже был молод и силён. Не то что дряхлый старик Чиконья и обрюзгший писака Морозини. Джордано с какой-то мстительной злобой подумал о том, что Морозини предпочел бы уложить свою демоническую возлюбленную в постель со стариком, чтобы хоть в чем-то превосходить любовника своей шлюхи, раз уж вынужден принимать, как факт её откровенную неверность.  Вспомнил Джордано и  кем в тот миг был Морозини, а вслед за тем и собственное влечение, и то, как играла им эта чертовка, совершенно не знающая стыда в словах.
Шумно выдохнув через нос и тряхнув головой, словно сбрасывая с себя паутину  прошедшего морока, Бруно заставил себя взглянуть в глаза Астро. Грешить можно не только действием, но и помыслами, и Джордано отпустивший себе такие грехи в тот день, когда снял монашеское платье, не видел повода избегать взгляда своего нового друга.
- Ты прав, - признал он, - значит всё, что мы сделали – нам и предопределено было сделать, а потому остается только закончить  там же, где и начали, только теперь у тебя есть эта печать. Ты осмотрел её? Позволишь мне?  А потом поспешим туда, где мы должны быть нынешней ночью.

И, чтобы не дать Астро уклониться от выполнения просьбы словами отказа, он улыбнулся, протянув открытую ладонь так, словно просил о сущем пустяке.

Бруно хватило самообладания, чтобы не схватить мешочек с жадной поспешностью, выдающей насколько  сильно было его любопытство.  Мешочек сшит был из бархата и хранился, очевидно, хорошо – не таскался по многочисленным рукам. На мягкой ворсистой ткани вышиты были пентаграммы такие же, как те, что он разыскал в доме Лукреции. Шитье темное на темном, жесткое, словно под ниткой проложена была проволока смутило его. Ему случалось держать в руках одежду или полотна, расшитые золотом и он помнил, как кончики пальцев ощущают рельеф тонкого, словно и не рукотворного узора, созданного стежочек к стежочку. Здесь же было что-то другое.  Нитки  жесткого шитья ощущались скорее как тончайшая резьба, чем как золотая канитель.
Бруно вытряхнул на ладонь содержимое мешочка.  Это оказался цилиндрик с проделанным вдоль отверстием, словно для шнурка. Понять, что это за камень при здешнем свете Бруно не смог, но решил, что, вероятнее всего, вещица была вырезана из яшмы. По всему цилиндру шли какие-то письмена.  Но если Бруно и мог что-то разобрать в них, то только несколько символов – планеты и солнце, какие можно было увидеть в любом алхимическом трактате.
Ему захотелось оставить печать себе, как он сделал с ладанкой мавра, и потом заняться изучением этих знаков. Но он преодолел это желание и закинул цилиндрик обратно. Очевидно было, что если испачкать выпуклости рисунка краской или чернилами и прокатить цилиндрик по бумаге, то он оставит какой-то оттиск. Но где прямо здесь и сейчас взять бумагу и чернила?
Он  взглянул на Астро. Тот же как раз возился со своим розарием. И странность  этой обычной для христианина вещицы бросилась в глаза Бруно: бусины розария были из разного материала. Часть из них оказались светлыми, словно стеклянными, а часть тёмными – из камня или дерева.  Блеск и стал для Джордано подсказкой, что делать. Он подошел к установленному свечами подножию статуи Мадонны, сунул мешочек за пазуху и, держа цилиндрик над свечным огнём, стал ждать, пока бок того не закоптиться, чтобы затем, повернуть и закоптить другую часть.
Копоть, вопреки ожиданиям, не ложилась на него. Да и пламя, - теперь Бруно обратил внимание на это, - горело как-то странно, словно нехотя, с ленцой. Ему стало не по себе.
Нахмурившись и сжав губы, он поспешно послюнявил пальцы и быстро сжал фитиль  свечи, над которой пытался закоптить печать, намереваясь после сделать копотью оттиск на собственном запястье – хотел, когда всё закончится, перерисовать его на бумагу. Но теперь вынужден был придумать другой способ заполучить возможность изучить надписи.  И придумал!
затушив  почти все свечи он смял их нагретые, мягкие навершия, собирая достаточно воска, чтобы облепить печать  и снять оттиск рисунка.  Воск оказался неожиданно горячим – не стыл в ладонях, привычно теряя текучесть без подогрева огнем. Обжигал пальцы и ладони.
- Что-то странное творится, - проговорил Бруно, - со свечами. Из-за печати?
Он все же облепил цилиндрик восковой массой.
- Воск стынет слишком медленно. И огонь, словно, - уже произнесённое слово пригодилось снова, - застыл. Ты видишь, Астро?  Это чары. Здесь, в храме!

Его охватила какая-то богохульная злая весёлость. Оказывается, демоническому колдовству и святость католического собора не была неодолимым препятствием.   
-  Думаю, если я сделаю для себя слепок с печати, наша знакомая не обидится, - пояснил он и словно ребёнок лизнул, смачивая слюной кончики слегка опалённых пальцев правой руки, а потом даже  подул на них, остужая.
Потом вновь достал мешочек и, ничуть не волнуясь о мнении донны Лукреции, когда та получит измазанный в воске мешочек, положил восковой ком с печатью внутрь.
- Как остынет, я разрежу воск и оставлю себе. Если захочешь, то  встретимся завтра – я сделаю гипсовую отливку с печати и для тебя.

Джордано только вздохнул, принимая восковой комок. Он знал, конечно, он знал, что делает, воруя  возможность прикоснуться к чужой  тайне. И при этом не испытывал даже тени чувства вины за то, что делает. Во всяком случае, не перед Лукрецией. Эта женщина была демоном – Джордано теперь не сомневался в своём мнении на счет её природы. Он рискнул бы использовать и более точный термин и причислить Лукрецию к потомкам Лилит – суккубам, но не видел надобности спешить с этим.  Ему ведь не нужно было прямо сейчас объяснять природу магии  чертовки Лукреции кому-то стороннему, а Астро не задавал вопросов и, будучи магом, понимал, верно, много больше, чем сам Бруно за минувшие часы понявший, сколь безосновательно именовал себя магистром белой магии.
Но его словам верили другие, не он сам. Хотя в тот день, когда, веселый и пьяный составлял письмо кембриджским профессорам, рекомендуя сам себя, искренне верил, что нет в этом мире иной магии, кроме придуманной людьми.
Воск совершенно остыл. Бруно даже не удивился, но признательно кивнул.
- Спасибо. Очень кстати.
Он осмотрелся и, убедившись, что рядом с ними нет никого, достал нож. Подножье изваяния Богоматери  послужило ему  опорой для воскового кома, который он аккуратно разрезал на две половинки и вынул каменную печать.  Убрав куски воска в поясной кошель, он подал каменный цилиндрик Астро.
- Я не знаю языка, на котором начертаны письмена на этой печати. Это не древнегреческий и уж точно не латынь. Однако, некоторые символы часто встречаются в  магических и алхимических трактатах.  И очень похожи на те, какими пишут имена демонов.
Нервно рассмеявшись, Бруно  смущенно опустил голову.
- И зачем я тебе рассказываю об этом, Астро? Ты ведь и сам всё понимаешь, хоть и говоришь, что учишься. Все мы обречены учиться  до конца жизни. Ведь так?  Идём?

Слишком живы были воспоминания о пережитых волнениях и желаниях в зеве камина, в вынужденной тесноте и близости  к Астро, чтобы Бруно позволил себе сам даже просто в дружеском порыве, схватить за руку или похлопать по плечу. Но предупреждению он внял и сжал сухие, тонкие пальцы узкой ладони в своей, мысленно обращаясь к тому, что было и прошлым для него, и будущим с того момента, как они снова окажутся в гостиной дома Лукреции.
Он столько успел узнать о ней и столько понять, что увидев её во всей красоте своей блистательной наготы и страсти,  уже даже не возмутился и не устыдился, как если бы ему случилось стать свидетелем того, как течная сука подставляет свой зад кобелю, самому большому и свирепому из собравшихся вокруг неё псов. Что он сделал бы, будь хозяином такой собаки?
Морозини обещал своей твари дожа.  Дожа – не кого-нибудь!
Но ведь не на глазах у гостей, пусть и занятых каждый своим любовником или любовницей.
Лукреция как раз приподнявшаяся, призывно улыбнулась им, словно давним друзьям или любовникам, и,  заведя руку за шею, стянула пальцами свои золотистые волосы. На её шее блеснула металлическая полоска.
- Коснись печатью ошейника, - хрипло произнесла она и судорожно глотнула воздух, - и скажи, что даруешь мне свободу именем того, кто сковал меня. Достаточно, чтобы твои слова шли от сердца.
Она вдруг рассмеялась и в приступе блаженства завела глаза вверх и  вскинула голову, подставляя Астро нежную, белую шею.
Мавр, удивившийся тому, что его наездница замерла, открыл глаза, но Бруно не заметил в них ни узнавания, ни вообще признака того, что человек хотя бы краем сознания понимает происходящее. Огромные ладони Бенедетто легли на талию Лукреции и он, раб, требовательно потянул её вниз,  низким, возбужденным голосом потребовав:
- Не останавливайся, моя сладкая. Скоро… Уже скоро.

Бруно невольно стиснул руку Астро сильнее. Ему хотелось одного – убраться отсюда. Не столько от страха, хотя он боялся  умения Лукреции вызывать у любого скотскую похоть, сколько от того, как выглядели все эти совокуплявшиеся люди, сановники и их жены, большей частью немолодые и некрасивые. Всё же таинство любви должно вершится за закрытыми дверями спальни или там, где любовников никто не потревожит.

Телесность Бруно в полной мере познал только на Земле и нередко, думая о жизни «до» рождения здесь и о возвращении назад, кажущемся неизбежным, понимал, что ни мгновения не жалел об утрате того огромного мира, в котором протекало его существование ради бешенного ритма жизни земной, человеческой.  Совсем недавно, он думал, что знает об этом мире всё и ввот теперь убедился, что та магия, о которой он так уверенно писал, магия жизни, вовсе не заменяет собой те необъяснимые обычными понятиями силы и возможности, с которыми он столкнулся этой ночью. И он не знал, что пугало и влекло его больше – властвование над плотскими желаниями человеческого тела, которым обладала Лукреция или же странное, непостижимое умение Астро – уходить из одного места и появляться в другом, но не в тот же миг, а за сутки до случившегося.  Думать о других его возможностях пока было некогда, особенно теперь, когда соблазнительно нагая в своём физическом совершенстве женщина прямо перед ними предавалась сладострастию со своим рабом.  Такие сцены вызывали стыдливый, но откровенный интерес, будучи изображенными на гравюрах но, оказавшись свидетелем соития мужчины и женщины, Бруно осознал, что испытывает одно только желание – уйти. Не клеймить позором демоницу, не лицемерить, пытаясь прикрыть её грудь, не спасать остальных людей, бесстыдно отдающихся похоти и страсти, а просто закрыть за собой дверь этого дома.
Лукреция медлила с ответом, отвлекшись на требования своего любовника, но не более, чем на несколько быстрых движений и после, как ни в чём ни бывало вернулась к беседе.
- О, разумеется, я вернусь, - с улыбкой ответила она, - ничего больше я не желаю, чем возвращения на родину. Освободи же меня теперь. Я ведь честна с тобой. Даже несмотря на твой обман.
Бруно поймал себя на том, что невольно смотрит на то, как двигаются бедра этой женщины и думает о том, что ни одна из тех, с кем ему доводилось делить ложе, не была столь откровенна в своих желаниях.
- Ты же не торгаш, Астро, - сглотнув, проговорил он, с трудом отведя взгляд от женщины.
- Я хочу только свободы, - низким, волнующим голосом протянула Лукреция и, словно отвлекаясь на собственные ощущения, прикрыла глаза и прикусила нижнюю губу. – Свободы.
Слово прозвучало стоном, почти мольбой.
Бруно вдруг устыдился того, как крепко сжимает руку мага, но памятуя о предупреждении, не стал отпускать.

До этого дня вся «магия», которую случалось наблюдать Бруно, встречаясь с теми, кто называл себя магами или алхимиками, сводилась либо к практической трансмутации. Свинец превращался в золото. Так говорили. Но Бруно не заблуждался насчет слов. Серый металл, помещенный в огонь, внешне становился  желтым, приобретая некоторый блеск.  Когда-то, совсем недавно по меркам вселенной, в нём самом, в его звездном чреве,  творились более сложные преобразования. И он хотел бы взять в руки алхимическое золото, расплавить его и  самолично убедиться, а золото ли это, хотел бы  узнать о прорицателей,  кого именно он встретит завтра в полдень и что, пусть мелкое и незначительное, случится  там, где он окажется. Но ответы всегда были расплывчаты и неоднозначны.  Теперь же он стал свидетелем жизни, пронизанной колдовством и колдовство это было нужным и Астро, и Лукреции, как гончару нужно его ремесло, а солдату – его умения.
И ничего таинственного или величественного не было в том, как Астро коснулся печатью шеи красавицы-демоницы. Она вскрикнула, словно оказалась не готова к тому, что почувствовала.  Или, может быть, от того, что  старания мавра подарили ей некое особенное ощущение. Лицо её исказила гримаса не то боли, не то экстаза, но совладала с собой демоница быстро.
- А теперь, - голос её звучал одновременно и взволнованно и повелительно, -  убери печать в мешочек и отдай его мне. А потом можете идти. И не волнуйся. Я помню о своём обещании.

Она сделала несколько ритмичных движений бедрами,  подаваясь  телом вперед и затем чуть отклоняясь обратно. Мужчина под ней отзывался на каждое гортанным возгласом, а под конец воззвал к Мадонне, впиваясь пальцами в бедра  Лукреции. Бруно  заставил себя отвести взгляд. Но все вокруг занимались тем же, чем и хозяйка дома и от такого обилия совокупляющихся тел, сам акт любви уже не казался ни волнующим, не возбуждающим.  А может так было еще и потому, что Лукреция и не думала снова испытывать свои чары на них с Астро.
Поднялась на ноги она легко, даже не оперившись при этом рукой о своего любовника, и Бруно вспомнил, с какой нечеловеческой грациозностью она двигалась, когда словно кошка была у ног Морозини. Переступив через мавра, который тотчас перевернулся на бок и, словно стыдясь, подтянул ноги, Лукреция   требовательным жестом развернула ладонь, ожидая от Астро исполнения своей просьбы. Лицо её при этом было столь невинно-безмятежным, будто бы не она мгновение назад совокуплялась на глазах своих гостей.

В тот момент, когда Астро, как истинный христианин, отказался  от предложения демоницы, Бруно, как никогда прежде, понял суть  одной строчки той самой  молитвы, которую всякий, принявший крещение,  заучивает самой первой: «Etnenosindūcasintentatiōnem.»
Он сам, жадный до жизни с её радостями, возможностями и испытаниями, совершенно точно не устоял бы.  Но не ему была предложена такая награда, и каким бы несправедливым было такое решение демоницы, он не стал его оспаривать. Не из страха перед её чарами, а из гордости. Одно дело брать, что предлагают, другое – выпрашивать.  Случившееся затем перемещение уже совершенно не смутило и не взволновало Бруно.  Он мог не понимать этой магии, но ведь и люди, даже самые умные, совершенно не понимали, что такое звёзды на самом деле, не понимали самых простейших основ мироздания – почему дует ветер, почему реки текут к морям, день сменяется ночью, а зима – летом. Для большинства из них всё сводилось к простому объяснению6 «так устроил Бог». И они были чертовски правы. И спокойно жили не понимая принципов этого устройства. А Бруно не понимал магии Астро, но полагал, что если тот научился, то и ему удастся постичь это искусство. Был бы учитель.
- Астро, - произнёс он с чувством, когда тот отпустил его руку, - наша встреча на этой Земле должна была случиться. 
Бруно мог бы добавить многое к сказанному, но решил не пугать нового друга своим напором. Ведь тот не искал знакомства с ним, будучи восторженным и вдохновленным читателем его трудов. А может и читал. Может, даже был возмущен и совершенно не согласен с прочитанным – всё это нужно будет непременно узнать.
Ноланец готов был приступить к расспросам тотчас, но приключения этой ночи заставили его задать совершенно другой вопрос:
- Где мы теперь?
Обратив взгляд к высокому узкому окну, скудный свет звезд за которым все же выдавал его расположение, Бруно решительно направился к нему, готовый увидеть что угодно – от неаполитанской улочки до очертаний башен Реймского собора на фоне ночного неба. Увидел же он лишь знакомый изгиб Гранд канала и черные штрихи гондол у ближайшей набережной, темнеющие на фоне едва бликующей в свете звезд воды.
Однако вопрос не потерял своей значимости.