Темно-фиолетовый вихрь перед глазами закручивался в причудливую спираль. Чернел, превращаясь в чьи-то бездонные неподвижные глаза. Мир по краям зрения обрывался, оплывая коротким огарком свечи. Звук это то, что не могло иметь веса и всё же неразборчивое бормотание сквозь тягучий гул - было многотонным, неподъемным, точно великан.
Мир, который разлетелся зеркальными осколками, прорву лет назад, неожиданно стал сопоставляться...неправильно перемешанными кусочками мозаики, вынутыми как минимум из двух разных коробок. Одна из них сошла с производства в 1981 году, а вторая...о, вторая новенькая, ещё пахла свежей краской, произведенная буквально только что.
Их разделяли почти восемнадцать лет, а между такими каньонами не строят мостов.
Звук собственного сердцебиения вызывал явственное, почти нестерпимое желание завопить во всю глотку, на одной воспаленной ноте, пока ощущение грубо сшиваемой кожи, затхлого воздуха и окружающего сюрреалистического пространства всё никак не проходило.
"Про женщину ничего не…", - писк еле пробивается, будто сквозь туго набитую в уши паклю. "Пойдет", "подождет", "очнется". Мир стал вавилонской башней, а она зачем-то состояла из одних глаголов. Голос всё ещё не мог ожить, как несуществующий, а тело слушалось из рук вон плохо.
Окружающее и всё, что имело смысл, по-прежнему заливалось из двух кардинально разных источников, как расплавленная сталь в форму для литья.
Литье. Ковка. Меч. Годрик Гриффиндор, Годрикова Впадина, дом.
Гарри.
"Не отходи от меня, не отходи от меня, не отходи ".
"Взгляни на меня ". Серьезно, он это сказал? Зеленый. Слизерин.

Последняя мысль: "Прошу, только не Гарри...убейте лучше меня, меня".
Пропасть.
Переселение. Перемещение. Перевоплощение. Прощение.
Первая мысль.
"Мой лучший друг умирает.  С...сколько крови. Пусть он останется жив...".
И опять не о своем спасении.
Сжимающее чувство апарирования, сжимающее ощущение мира, перевернутого с ног на голову, сжимающая горечь стыда, сожаления, с... Слишком много сжатия, нельзя ли как-нибудь ослабить?
Эльф. Теперь она поняла, что это эльф: опять что-то сказал и она только опустилась на колени, не пытаясь понять, что это за комната. Очертания предметов толком не видно, потому что довольно темно, либо мельтешащая пелена столь сильно застит глаза.
Нашла угол, забилась в него, как в утробу. Домовик исчез, наверное, стоило бы ему помочь, ведь кто-то сиюминутно балансировал на грани между жизнью и смертью, но она ощущала себя воздушным шаром, который наполнен водой, маслом, солью, пузырящимся мылом, пеплом, мазутом, магмой. Противоестественно.
Дальше пришло имя. Лили. Так её зовут.

Около 17 лет назад.

- Лили, сейчас небезопасно отправлять сов. И не лучшее время мириться. Да и потом, я не говорил тебе, что это...
- Альбус, ты всегда признавал, что я большая умница. Не думай, пожалуйста, что я не догадываюсь о том, что на стороне Волан-де-Морта мог быть только один человек, кто осмелился бы прийти с предостережением, касательно меня. И Гарри. Нас.
- Вы разошлись в разные стороны, Лили. Это жизнь.
- А что, если он решил окончательно стать Пожирателем из-за меня? Я поступила жестоко. Я выкинула нас из жизней друг друга, потому что... и дальше он пошел один. Куда ещё можно идти по дороге без развилок, без шанса вернуться назад. Я всегда давала шанс, а тогда...
- Не бери на себя лишнего.

Настоящее время.

Дамблдор сказал, что когда будет одержана победа, они с Северусом смогут поговорить. А потом был Хэллоуин и детская кроватка, которую Лили загораживала собой.
Мольбы. Конвейер мыслей споткнулся, ведь там, где должна была встать точка, вспорхнула запятая, махнув хвостом оранжевой кометы. Лили сильно закашлялась и кинулась к окну. Его нельзя было открыть, но силуэт старой фабрики, спящей во мгле, заставил ноги задрожать.
Вот оно - начало.
Она была в смутно знакомой гостиной старого дома, отвратительного малообитаемого места, под названием Тупик Прядильщика. Окружающее проступило четче, память, ставшая более целостной, наконец разрешила титрам, в которых их перемещает домовик, домовик бормочет, на диване лежит силуэт, кого-то лечат - пробежать мимо сознания.
Когда послышался домоэльфийский же голос, возвестивший, мол, Северус очнулся, она не нашла ничего лучше, чем живо спрятаться за плотную занавеску. Попросил палочку и кого-то явиться, вызвал патронуса.
Сердце оглушительно ухало, как горловой барабан. Что теперь делать, спрашивается?. Просто взять и шагнуть в центр комнаты, ожидая то ли хорошенького боевого заклятия, то ли сумасшедшего истерического смеха, дескать, какие с яда Нагайны реалистичные галлюцинации накрывают... Или дождаться, право слово, когда Тинки скажет: - Здесь женщина, мастер Северус, Тинки привел её с собой.
- Какая ещё женщина? - должно быть, ответят как-то наподобие.
- Рыжеволосая, мастер Северус.
Воображаемый диалог смолк.
Тьма за занавеской озарилась бело-серебристым светом и Лили, никак не отдавая себе отчет в том, что делает, зачарованно шагнула к нему, появляясь в поле зрения и впиваясь в полупрозрачный силуэт лани, уже через секунду грациозно выскочивший в окно, вероятно, дабы передать сообщение тем, кто должен был "явиться".
Волосы взметнулись за спиной, когда она, как и когда-то Дамблдор, шокировано проводила глазами свечение, лишь затем поворачиваясь к создателю магии. Медленно, как кукла на тугих шарнирах.
Ноги подкосились, но женщина с трудом устояла, хватая ртом воздух, покачиваясь и тщетно пытаясь остановить безумную карусель из фраз, какие можно было попробовать произнести.
Добрая половина из них начинались с: "Гарри, мой сын..." "Я не знаю ", "Я не понимаю ", "Произошло что-то...видишь ли ", "Может я и не здесь ", "Может это ты не здесь ", "Где мы...".
А с языка сорвалась совершенно другая:
- Прости меня.
Прости, что не заговорила с тех пор, прости что не написала, прости, что не поверила, прости, что Тунья не могла терпеть меня и тебя заодно, прости за Джеймса Поттера, прости за Гарри Поттера и за Лили Поттер...наверное, тоже, прости - отчасти. Прости, что я умерла, прости за то, что я жива...прости за то, что стою вот так пред тобой. Прости за то, что ты чуть не погиб, прости за то, что тебе никто не верил, в тебя никто не верил, ты сам себе не верил, прости за все сто тысяч миллионов раз, когда тебя называли трусом, прости, что ты вынужден был стать той самой монетой, упавшей и приземлившейся ребром вниз, прости за почти восемнадцать лет ада...
Жива ли?
Пиковый валет три раза перевернулся в воздухе и лег рубашкой вниз. Зеркала кривились и фраза, сказанная на пороге ночной гостиной Гриффиндора, с которой когда-то начались две тропы, разбитые её повелением, фраза, ставшая могильным камнем былой дружбы, оказывалась сейчас у истоков.
Это было невозможно. Ничего не начиналось здесь.