День, наконец-то, настал. Отец закончил последние приготовления, уложил свой уникальный товар в повозку, закрепил как следует и был готов к отправлению. Ему оставалось только дождаться Белль, ведущую Филипа от кузнеца, где его подковали к дороге. Столько усилий последнего месяца и все они окупятся через каких-то несколько дней: когда отец довезет товар, заберет честно заработанные деньги и сможет рассчитаться с долгами. Сможет рассчитаться с проклятым Гастоном и выкупить у него Белль. Она прикрыла глаза, закусив губу и мотнув головой — будто, правда, о племенной кобыле речь. Филип громко фыркнул. Он всегда тонко чувствовал эмоции своих людей, казалось, читал их мысли и понимал их слова. И в этот раз звучал как-то обиженно возмущенно. Можно было подумать, что ему не нравится сравнение. Справедливо не нравится, решила Белль, погладив Филипа по длинной морде. Пусть не кобыла, пусть будто трофей какой-то: достаточно ценный, чтобы за него простить огромный долг, но недостаточно ценный, чтобы спрашивать его собственного мнения. Вот поэтому ни Белль, ни отец не хотели родниться с Гастоном. С такими взглядами он человека ни в жене, ни в тесте не увидит.

Да и не о том были мечты. Если и выходить замуж, то за кого-то, кто не привязан к одному городу: за путешественника, исследователя, за того, кто мог бы хоть толику огромного мира показать. Хоть часть того, о чем рассказывал отец. Да хоть бы просто за кого-то из другой части страны: и то разнообразие. Чем старше Белль становилась, тем больше видела оторванность своих мечтаний от реальности. Мир ездят смотреть холостые мужчины, у которых есть для этого деньги. А женятся они тогда, когда уже готовы вернуться домой навсегда. Или вовсе — для того, чтобы оставить супругу следить за домом и детьми, а самим отправиться дальше. Зачем брать с собой жену, доставлять себе неудобства и постоянно оглядываться на ее нужды? Разве что из любви. Да только любовь — что-то, о чем пишут в книгах и случается она так редко, что отца можно было считать счастливчиком. А все вокруг о браках договаривались. И для Белль когда-то найдется кандидат, с семьей которого получится договориться. Если раньше этого ее не вынудит выйти за себя замуж Гастон. От одного его имени на языке появлялась горечь. Не упади его взгляд на Белль в свое время, не было бы никаких проблем. И ведь не любовь то была, совсем не любовь — а что-то ей противоположное.

— Точно справишься? — прищурившись, спросила Белль, отдавая поводья отцу, чтобы он запряг Филипа.

— Конечно, справлюсь. Будто я без дочкиной помощи ни на что не способен.

Злости в словах не было, как и раздражения, но волнения — через край. Такой важный день.

— Лучше скажи мне, что тебе привезти? У нас будут деньги и на украшения, и на платья, и на сласти.

И сдались ей эти украшения и платья — и так внимания достаточно, чтобы привлекать его нарядами. А сласти… Белль задумалась: попробовать что-то, чего не найти в городе, конечно, хотелось. Но то как дразнить голодающего крошкой хлеба — пользы никакой, только горче станет, что сама она так и осталась в городе, вместо того чтобы отправиться хоть в какое-то путешествие.

— Цветок.

— Цветок? — удивился отец. Да и сама Белль удивилась тому, что выпалила.

— Ну да, цветок, — сказала она и кивнула. А потом, чтобы сделать свое желание весомее, добавила: — самый красивый, который увидишь.

Цветок! Белль смотрела вслед удаляющейся повозке и качала головой. Господь милосердный ума ей явно пожалел, если она из такого путешествия просит привезти ей цветок. Лучше бы попросила что-то практичное: сундук побольше, чтобы было куда вещи перед побегом сложить, или моток веревки, чтобы было чем пожитки крепить. Хотя, сундуки у них были — самое необходимое влезет. Да и веревки, пусть поистрепавшиеся немного, но были. А цветок ничего не стоил. В своих глазах Белль это оправдывало полностью: вместо того, чтобы доставлять дополнительные проблемы отцу, она попросила что-то, что достать можно было где угодно. Осень еще не наступила и цветы встречались на каждом шагу. Выдохнув, чувствуя, что все равно, сделала что-то неправильно, Белль отправилась в дом. Надо было прибраться в мастерской, в которой отец оставил жуткий беспорядок, да начать перебирать вещи: что обязательно с собой взять, а что можно и бросить.

***

Дождь будто следовал по пятам. Уже второй день лило, как из ведра: Морис промок до нитки и продрог до костей. Руки от холода почти не слушались и доставать завернутый в тряпицу хлеб, чтобы перекусить, пришлось так долго, что есть перехотелось. Лето, думал с раздражением Морис, присматриваясь к лесу — может, будет место какое для ночлега. Солнце почти зашло и стоило бы уже определиться, но что-то подгоняло вперед, пугало, будто за деревьями, дожидаясь темноты, пряталось жуткое, злое. И Морис ласково говорил с Филипом, чтобы хоть как-то отогнать от себя тревогу.

Разговоры перестали помогать, когда из страшного, пугающего леса, раздался волчий вой. Волчий, да не волчий. Морис в свое время слышал волков, этот звук их чем-то напоминал, но был куда грознее, куда громче и заставлял воображение рисовать скорее монстра, чем животное.

— Быстрей, Филип! — крикнул Морис, оглядываясь. Ничего не было видно: из-за нагруженной повозки сзади, а по бокам из-за обступающих деревьев, превращавшихся в жуткие фигуры с ветками-пальцами в темноте.

Солнце совсем скрылось за горизонтом. Вой становился громче и, казалось, раздавался со всех сторон. Морис, как мог подгонял Филипа, но было уже поздно.

Это не было волком. Это было чем-то, что очень отдаленно его напоминало. Оно было больше, страшнее и сильнее. Никакой волк бы не смог так шатнуть повозку, чтобы на совесть закрепленные изобретения брякнули друг об друга и, кажется, даже начали вываливаться. После атаки справа, случилась новая — слева. Морис, чувствуя себя беспомощным, начал вслух молиться, прося у всевышнего одного: чтобы чудовища не выскочили перед Филипом. Конь был сильным, быстрым, казалось, что мог перегнать даже ветер, но страх сковывал: что, если монстры быстрее? Дорога впереди выглядела бесконечной: еле различимое пространство между деревьями. Луна на небе сияла ярко, но свет ее терялся в ветках. Никогда еще Морис не был настолько напуган. И в какой-то момент скованность тела передалась и разуму. Все плыло перед глазами, звуки раздавались будто из-под толщи воды, руки, точно каменные, сжимали поводья и отказывались слушаться. Морис запомнил немногое: еще один толчок, что-то скрипит позади, сильный рывок, будто Филип прыгнул, а потом темнота.

Очнулся Морис уже не на дороге в лесу. Первое, что выхватили глаза — лунный свет, лучами прорывавшийся через что-то громадное. Гора? Замок? Мысли в голове еле ворочались. Дождь лил прямо на лицо, вода затекала в нос, в уши, билась об открытую шею, чтобы сползти к спине. Сев более-менее прямо, Морис тряхнул головой, крепко зажмурился и проморгался, вновь взглянув на громадину впереди. Замок. Филип медленно тянул повозку через запущенный сад. Место казалось заброшенным. И зловещим. Но, видит бог, Морис скорее остался бы тут, чем вернулся в тот страшный лес. Когда конь остановился, он оглядел повозку: половина товара явно рассыпалась где-то по дороге, но это не беда, с первыми лучами солнца можно вернуться и все собрать, а вот с тем, что она как-то покосилась, придется повозиться. Хозяева замка же не будут против, если Морис всего-то останется на их территории на ночь? А утром он уедет. Да, так и сделает — даже не потревожит стуком в массивные двери. Только бы слезть с повозки и посмотреть, осталось ли хоть что-то сухое, во что можно завернуться…

С повозки Морис не слез, он с нее выпал. Тело окоченело и отказывалось слушаться. Кашель вырвался из горла, не давая вздохнуть. Дни под дождем не прошли без следа. Когда приступ кончился, Морис встал на четвереньки, затем на колени и тяжело поднялся на ноги.

— Кто-нибудь? — позвал он так громко, как только позволяло саднящее горло. Он двинулся ко входу в замок — от отчаяния, ему просто необходима была помощь. — Пожалуйста! — он хотел крикнуть, но получилось только хрипеть, — мне бы только укрыться от дождя!

Морис вновь зашелся кашлем и прислонился спиной к дверям, которые отказывались поддаваться. Уперевшись руками в полусогнутые колени, он с трудом вбирал воздух между приступами. И когда ему уже стало казаться, что он там и умрет — задохнувшись, дверь за спиной поддалась. Еле удержав равновесие, Морис тяжело выпрямился и даже кашлять забыл от удивления: за дверями никого не было, а свечи вспыхивали сами собой. Входить в такое место было бы совершенной глупостью. Даже Филип за спиной заржал так испуганно, как не ржал даже в лесу, во время нападения. Это ловушка — ну точно ловушка же. Дьявольская обитель, в которой все пропитано чьей-то злой волей. Ржание за спиной повторилось и послышался цокот недавно обновленных подков, будто конь прыгал и лягался. Морис обернулся и увидел, что Филип, вырвавшись, тревожно топтался возле повозки. Будто так и говорил: сядь мне на спину, глупый человек, и бежим отсюда. В любое другое время, доверяя своему чрезмерно умному коню, Морис бы так и поступил. Но сейчас… сейчас он сомневался даже, что способен был забраться на Филипа, будь на том седло, не говоря уже о голой спине. Сейчас была одна дорога — вглубь сухого и теплого места, в котором разливался дразнящий аромат горячей еды.

Филип, будто прочитав мысли человека, цокнул с силой по камню и, развернувшись, пустился галопом прочь. Вот и все. Даже призрачного выбора не осталось. Морис хотел было крикнуть, позвать коня назад, но не стал, боясь, что вновь зайдется кашлем. Филип не бросит его тут. У этого коня ума больше, чем у большей части жителей Амбуаза — он вернется с первыми лучами солнца. А Морис к тому времени оправится и сможет запрячь Филипа вновь. И они поедут собирать товар, а затем и двинутся по своему пути дальше. Так и будет, повторял Морис сам себе, бурча слова под нос, так и будет.

Он пошел на запах и, через какое-то время, нашел обеденную залу. Еда пахла так, что ноги подкашивались от желания закинуть в пустой желудок хоть что-то, но глаза на стол даже не смотрели, будто прикованные, они уставились на камин. На пламя, танцующее там — жаркое, дарующее тепло. Морис в несколько быстрых шагов оказался рядом. Упал на колени и начал раздеваться. Плащ полетел на пол первым. За ним отправилось и все остальное, пока тело не осталось прикрытым только нижней рубахой — тоже промокшей насквозь, но снять ее Морис не осмелился. Если хозяева замка выйдут в залу, лучше быть хоть в какой-то одежде. Протянув руки к огню, он посидел немного, чувствуя, как жар обволакивает его тело, лаская кожу и просушивая волосы, потихоньку пробираясь внутрь. Удовольствие отдавалось покалыванием в кончиках пальцев. Вот бы пламя было способно и болезнь из него выжечь. Но кашель, будто протестуя, вернулся с новой силой, заставляя согнуться пополам. Через много мучительных вдохов-хрипов, приступ отступил. Морис поднялся и, подтащив стулья ближе к камину, развесил одежду так, чтобы та просушилась. Силы на том вновь кончились, и он грузно осел на пол. Еда манила запахом, но встать было просто невозможно. Уперевшись спиной в одни из стульев, Морис расслабился и, откинув голову, прикрыл глаза. Только на секундочку, подумал он, а потом надо встать, взять хоть какое-то питье и отщипнуть хоть немного хлеба.

Секундочка кончилась перед рассветом. Сначала Морис вовсе не понял, где он находится, но события прошлой ночи возвращались. В обратном порядке: камин, запах, ведущий его, вспыхивающие сами по себе свечи, ускакавший Филип, тяжелые двери и, конечно — кашель, который вновь начался, стоило о нем вспомнить. Пока горло сжимало будто тисками, Морис пытался пробраться дальше в глубь памяти. Запущенный сад, в котором он очнулся. Лес. От того, что всплыло вспышками воспоминаний там, страх поднялся изнутри, смешавшись с кашлем и грозясь совсем лишить воздуха. Монстры! А вдруг, они питомцы хозяев этого зловещего места? Камин догорел, пусть все еще источал тепло, золотой свет сменился на холодный — утренний и место стало казаться куда менее гостеприимным. Встав, Морис начал быстро одеваться, борясь с кашлем; благо, ткань успела просушиться за ночь. Застегнув дорожный плащ, теперь, наконец-то, дарующий тепло и легкий, он, даже не взглянув на стол, чтобы не поддаться искушению, побежал к выходу. Двери все еще были приоткрыты и выйти наружу не составило труда. И знаком это было обнадеживающим.

Сначала Морис осмотрел повозку, прикинув, насколько быстро сможет ее починить, чтобы дотянула до города с крюком через лес. Ситуация была серьезная, но смекалка подсказывала, что нет ничего невозможного. Потом отправился на поиски Филипа. Не мог же этот конь ускакать далеко.

— Филип! — звал Морис, далеко от повозки отходить не решаясь. Голос его чуть окреп и почти не хрипел, если конь был поблизости, то слышал бы. Но никакого цоканья в ответ не раздалось. — Филип! Фи… — взгляд выловил яркое красное пятно посреди серости и желтизны увядания, — лип…

Морис ничего не мог с собой поделать, ноги сами несли его к пятну. Роза, понял он, подойдя поближе. Он опустился на одно колено и вдохнул тонкий аромат, прикрыв глаза. Под веками появилась любимая жена — смеющаяся, живая и счастливая, держащая на руках дитя; в ушах звенел ее чистый, точно колокольчик, смех и мягкий голос спрашивал, хочет ли он посмотреть на их дочь. Морис отпрянул и открыл глаза, которые начали наполнять слезы. Что бы за магия это ни была: дьявольская или божественная, это был самый прекрасный момент за долгие, долгие двадцать лет. И цветок, роза, что подарила ему столько счастья, была самой красивой, что Морис когда-то видел. Пусть и Белль посетит это видение, взмолился он, протягивая руку и срывая волшебный цветок.

Склянку брать у монстра было страшно, но еще страшнее было представлять, что оно сделает, если не взять. Поэтому Морис протянул дрожащую руку и взял со стола пузырек. И тут же осушил, решив: будь что будет. Было странно. Жидкость явно творила что-то внутри и до самого ухода монстра, Морис храбрился, стоя, хотя суеверный ужас заставлял покрываться ледяным потом. Как только он остался один, тут же сполз на пол по спинке того же стула, откинувшись на который спал, и взялся за живот. Что если это медленно действующий яд, который будет убивать целый месяц и в адских муках? Лучше бы руки отрубили.

Жить хотелось так, как никогда. Морис бывал в опасностях, но все они меркли перед тем, что происходило сейчас. Дьявол, думал он, настоящий дьявол явился на свет божий, чтобы сеять зло. Зачем дьяволу цветок, Морис думать не стал.

Хотя времени, чтобы подумать у него было много. И над тем, зачем дьяволу роза, и над тем, зачем в обеденной зале каждый вечер разгорался камин и появлялась свежая еда, и почему там даже был закуток, в котором можно было справить нужду. И почему, вместо того чтобы корчиться в муках, Морис чувствовал себя так, будто и не было у него никакой болезни, и кашлять перестал. И, самое главное, что будет с ним и что будет с Белль, оставшейся один на один с Гастоном.

Целую неделю Морис не находил себе места.

***

Отец как раз на днях должен был вернуться с деньгами и, чтобы не задерживаться, за это время Белль все подготовила. Она старалась делать все так, чтобы, даже наблюдай за ней кто, не было бы понятно, что полным ходом идет подготовка к побегу. Хоть дом и был в достаточно уединенном месте, с Гастона станется отправить кого-нибудь следить за тем, что тут происходит.

Но чем ближе пора подходила к возвращению отца, тем больше чудилось, что время замедлило свой ход. Дни тянусь как густой мед — еле-еле, хотя, казалось бы, и заняться было чем, и отвлечься можно было. Но даже книги не помогали. Белль начинала читать и тут же забывала, что было в предыдущем предложении. Никогда раньше отец не оставлял ее так надолго одну. Дом стал настолько одиноким, будто посерел и превратился в обитель призраков, в которой, почему-то приходилось что-то делать. А хотелось просто сидеть и смотреть в одну точку. Белль и до этого дошла, незадолго до того, как услышала приближающийся цокот копыт.

— Отец! — выбежала она из дома, сияя, как солнышко. Она улыбалась, смотря как становился виден Филип… улыбка померкла так же быстро, как появилась. Филип был один и в пене.

Когда конь приблизился достаточно, Белль отвела того к корыту с водой, а потом уже взволнованно спросила:

— Где отец? Что случилось? — пусть она и не ожидала ответа, но не могла не спросить.

Филип встревоженно заржал и начал цокать копытами. Таким взволнованным Белль его никогда не видела. А этот конь был с ними… если подумать, она даже не помнила, когда он появился: он всегда был, с самого ее детства. И всегда выглядел именно так — молодым и здоровым жеребцом; он фырчал, восторженно бегал вокруг, в его звуках можно было распознать все эмоции. Вот и сейчас: Белль отчетливо улавливала страх, волнение и, казалось, будто Филип не знает куда себя деть теперь, когда он остановился.

— Тебе надо отдохнуть, а потом мы поедем туда, где ты последний раз видел отца, — сказала она.

Филип протестующе заржал.

— Не спорь! — Белль нахмурилась.

Будь ее воля, она бы прямо сейчас накинула на коня седло, собрала немного припасов и двинулась в путь. Но понимание, что Филип, в таком состоянии, никуда не доскачет, останавливало.

Пришлось ждать. Белль и сама места себе не находила весь день. Бралась за то, чтобы собрать еду и питье, но бросала на полпути, садилась и ревела в голос. Отец! Единственный родной человек, который попал в такие неприятности, что, может, живым… Нет, на этом она себя обрывала, он жив, может болен, но это мелочи, главное довезти его до ближайшего лекаря и отец поправится, а жизнь станет прежней: унылой и серой, но с отцом рядом. Утирая слезы, Белль вставала на колени и молилась — горячо, всем сердцем и душой. Просила святых о защите. А потом опять рыдала. И встревоженное ржание из стойла добавляло и так взволнованной Белль еще больше отчаяния.

Если день тянулся и тянулся, никак не собираясь заканчиваться, то ночь его побила с огромным отрывом. Спать было решительно невозможно, и Белль то лежала в кровати, смотря на небо, через открытое окно, то вскакивала и шла проверять припасы. Все было в порядке — в несколько заходов она еще до заката собрала все нужное (ну или как ей казалось, нужное). Лежать было мукой. Что-то делать — тоже. Мысли в голове, одна страшнее другой, так и бились настойчиво, отдаваясь ритмичными ударами где-то в ушах. Сердце, думала Белль, прикладывая руку к груди. Чувствовала она себя нехорошо, совсем нехорошо, когда доходило до подкашивающихся ног, она ложилась на кровать и часто-часто дышала. Еще немного насильно заставляла себя оставаться на месте, уставившись в небо, а потом вновь вскакивала.

Рассвет, в существование которого Белль уже и верить перестала, наконец-то случился. Ждать дальше не было ни сил, ни возможности. И она рванула к Филипу, схватив припасы и накинув на плечи плащ. Надела на коня седло, села, погладила по морде ласково.

— Я знаю, что ты не хочешь возвращаться, но мы должны, Филип, мы не можем бросить отца, — отчаянно сказала Белль и конь, будто все поняв: что и без его помощи она отправится на поиски, но, скорее всего, будет блуждать, не зная дороги и не особо ориентируясь на местности, двинулся вперед.

Они скакали с такой скоростью, с которой Филип только мог. Чтобы не загонять его и самой не вывалиться из седла, Белль останавливалась на ночлег — совершенно не понимая, как для того выбрать место и частенько отдыхая, привалившись к стволу дерева. Спать получалось лишь урывками, сны были страшными, и она то и дело просыпалась в поту. С утра все болело от неудобной позы, но Белль стискивала зубы и взбиралась на Филипа с первыми лучами солнца, чтобы ехать дальше.

Первым, что говорило о том, что отец тут проезжал, стали его изобретения, валявшиеся на краю дороги. Белль остановилась и, подняв одно из них, осмотрела — сломано. Будто погрызенно чьими-то огромными челюстями. Настолько большие, как ей казалось, могли быть только у медведей. Но охотницей или следопытом она никогда не была, так что точно сказать не могла. Взглянув дальше на дорогу, она увидела еще одно. Вдалеке — еще.

— Мы близко? — спросила она, но Филип только фыркнул так, что непонятно было, что он имел в виду.

За изобретениями можно было вернуться в любой момент или сделать еще, главное, найти отца и помочь ему, в какую бы беду он не попал. Белль вскочила в седло и поехала дальше.

Когда вдалеке стали просматриваться башни замка, солнце почти скрылось за горизонтом. От места веяло чем-то жутким и становилось понятно, почему Филип не хотел туда возвращаться. Отец в плену? У кого? Кто может жить в таком страшном месте? У ворот конь встал, как вкопанный и отказывался двигаться дальше. Белль уговаривала его и так, и эдак, но это не помогало.

— Ну и ладно, — бросила она, слезая и быстрым шагом, под встревоженное ржание направляясь туда, где виднелись массивные ворота.

Через несколько шагов, в сумерках, она разглядела и повозку. Сдерживаться сил больше не было, Белль побежала. Отца там не было. Но были мелкие и не очень поломки. Ничего, с чем бы не справились пытливый ум и умелые руки. Она перевела взгляд на ворота и подошла к тем, толкнув изо всех сил, готовясь, что те поддаваться будут с трудом. Но, на удивление они распахнулись со скрипом, и Белль чуть не упала. Пробежав вперед, чтобы не прорыть носом пол, она остановилась и осмотрелась. Изнутри впечатление замок производил такое же, как снаружи. Но в воздухе чувствовался запах свежей еды. Кто-то да был тут.

— Отец? — позвала Белль так громко, как только могла.

И даже вздрогнула, когда услышала тихий-тихий ответ: ее имя. Она вновь сорвалась на бег — двигалась на звук и молила только об одном: чтобы это не было мороком, каким-то злыми дьявольскими чарами. Взлетев по ступенькам лестницы, Белль остановилась, не уверенная, откуда конкретней раздавался звук.

— Отец! — вновь крикнула она.

— Нет, беги отсюда, беги, что есть сил! — уже громче раздался родной голос и Белль побежала. Только не из замка, а вглубь. Наткнулась на высокие двери, толкнула те и увидела стоящего на ногах отца. Лицо его было маской ужаса.

— Нет-нет-нет, — повторял он, — зачем ты пришла, нет-нет-нет, — в глазах блеснули слезы.

— Все хорошо, — в несколько быстрых шагов преодолев расстояние между ними, зашептала Белль, обнимая отца. — Пойдем домой.

— Нет! — он закачал головой и выглядел так, будто разум покинул его. — Ты должна бежать, сейчас же.

— Я никуда без тебя не пойду, — упрямо сказала Белль, толкая отца к выходу из залы.

— Как трогательно. А твоя дочурка отчаянная, если принеслась сюда. Или блаженная, — раздался незнакомый, пугающий голос откуда-то сзади и сверху.

Белль обернулась и сразу заметила движение — с потолка на пол спрыгнуло нечто. Первой реакцией был испуганный, пронзительный, но короткий крик. Дьявол! Сам дьявол взял отца в заложники! Второй реакцией было сделать шаг вперед и закрыть собой родителя. Тот явно помешался и не смог бы защитить себя хоть как-то.

Белль открыла рот, собираясь заговорить, но вместо этого хапнула воздуха и закрыла его. Господи, до чего же страшно!

Нет! Нельзя просто так дрожать перед дьяволом. Нельзя позволять ему отравлять свою душу скверной, страшась его. Глубоко вздохнув и приосанившись — скорее для того, чтобы подбодрить себя, чем для демонстрации смелости, — Белль заговорила-таки:

— Что все это значит? Почему мой отец в плену?

И испугалась звука собственного голоса. И наглости своей, и безрассудства. Было бы правильней упасть в ноги дьяволу и молить о пощаде, но сначала бы хоть выяснить, почему отец тут оказался. И попытаться изгнать это отродье, место которому в аду? Белль сглотнула и начала шептать слова молитвы, всем сердцем желая, чтобы этот монстр от слова святого испарится.

Монстр знал ее имя. Белль прищурилась, все так же не переставая читать молитву, а в голове мелькали образы того, как именно он прознал, как ее зовут. Пытал отца? От этой мысли кинуло в ледяной пот похлеще, чем от вида чудовища, соскочившего с потолка. Какие именно пытки мог сотворить монстр, чтобы не оставить следов, но явно повредить отцу рассудок?

Дьявол.

А если это дьявол, то пытал он не тело, а душу. И маленькой демонстрации адских мук хватит, чтобы не только имя дочери выдать, но и жизнь свою рассказать с самого детства до нынешних лет. Из глаз сами собой потекли крупные слезы: самый дорогой человек мог пройти через такой ужас, от которого не оправляются. Руки затряслись.

Но слезы не мешали внимательно слушать. На словах про папашу вора, Белль хотела возмутиться: отец в жизни и крошку хлеба не украл! И сам он это подтвердил сразу же: он не знал, что что-то, из-за чего он попал в плен, принадлежало кому-то. Тем более не знал, что это было ценным. Белль раздраженно потянула отца обратно и вновь стала так, чтобы хоть плечом да прикрыть родителя. Не с ним сейчас говорил монстр, да и при особом везении, может быть, ей удастся извернуться так, чтобы он их отпустил. У отца было достаточно времени, чтобы попытаться самому, у него очевидно не получилось.

На резкое «мне плевать», звучащее совсем не человеческим голосом, Белль отпрянула — чуть отклонилась назад, но отшагнуть и не пыталась: стояла на месте, упрямо сжав дрожащие кулаки. Но на словах про наказание, которое первым делом пришло в голову монстру, Белль ахнула, подняла одну руку к лицу и сердито стерла слезы, стекавшие по щекам и уже падавшие на ее дорожный плащ, оставляя там мокрые отметины.

Руки! Если бы отцу оторвали руки, это было бы равносильно смерти для него. Он бы потерял всякую возможность не только ухаживать за собой, но и творить то, в чем состояла вся его жизнь: изобретать, воплощать в жизнь самые смелые задумки. Без этого, от него бы осталась только серая тень — призрак, пустая оболочка. Пусть монстр отказался от этой идеи, Белль все равно тихо ахнула на этих словах.

Слушая монстра дальше, она гадала, чем именно можно было с ним расплатиться, чтобы он их отпустил: изобретениями? Отдать все чертежи? Без них отец жизни не представлял и обмен был бы равноценен.

Мысли в голове метались быстро, сознание было кристально ясным и буквально каждое слово Белль успевала обдумать и найти какие-то скрытые смыслы. Так она себя чувствовала и когда Гастон пришел в их дом: для заказа танка, а потом — и чтобы объявить, что тот взорвался. Может, страх и предчувствие беды заставляли ее собраться?

«Тобой», сказал монстр и Белль выдохнула шумно. Весь мир сошел с ума. Почему один за одним монстры хотят забрать ее себе, будто она вещь?

— Согласна, — быстрее, чем успела закончить мысль, выпалила Белль. А потом быстро добавила: — ты дашь отцу время и инструменты, чтобы починить телегу и позволишь ему уехать — свое ты уже получил, телега с грузом в сделку не входила, она отправляется с отцом.
Опять! Господи, да за что мне все это, пронеслось отчаянно в голове. Но слово обратно не возьмешь. Да и что может быть хуже Гастона? Взгляд метнулся от рогов до лап, потом на крылья — если здраво рассуждать, это было хуже Гастона. Но у этого и расплата за отказ была страшнее, да и Белль не видела иного выхода. Броситься в ноги и умолять? Сколько жалости может быть в сердце дьявола? Есть ли у него вообще сердце? Сострадание — чувство, данное людям богом, откуда ему взяться у адского отродья?

Ноги подкашивались от ужаса, и Белль протянула руку к ближайшему стулу, схватившись за спинку, чтобы не упасть. Видят небеса, до нее туго доходило, на что именно она согласилась. И какие ужасы могут ее тут ждать. К чему вообще дьяволу нужна женщина?.. догадки были. Ни одна из них не нравилась.

— Нет, — голос отца был громким и отчаянным, — я твой отец и ты будешь меня слушаться. Развернись и выйди отсюда, — повелительно сказал он. Никогда за все годы, прожитые вместе, он так не говорил. Затем он шагнул вперед и выставил руки перед собой, — отрывай, нечистый.

Белль смотрела на отца спокойно: ни для кого не было секретом, что от сделки с дьяволом не увернуться, не сбежать. Монстр высказал свои условия, Белль на них согласилась. Все.

— Перестань, отец, — тихо попросила она. — Тебе еще надо довезти товар до покупателя, рассчитаться с долгами. Со мной все будет хорошо, — не будет, — тебе надо позаботиться о себе.

Белль перевела взгляд на дьявола и отпустила спинку стула, напрягшись, готовая в любой момент сорваться с места и встать между ним и отцом, если отродью взбредет в голову взять руки вместо нее.

Первой реакцией было броситься на помощь отцу, но путь перекрыл монстр. Белль вновь взялась за спинку стула, чувствуя, что у нее просто не остается сил. А дьявол подходил все ближе: в нос, вопреки ожиданиям, ударило запахом трав и смолы, а не серой и кровью. И это было до того странно, что не вязалось ни с чем, что Белль успела решить для себя. Но этого не хватило, чтобы выбить из оцепенения, сковывающего все тело тем больше, чем ближе становился монстр. Еще немного и она упадет, способная разве что на дыхание: какие там сделки. В глазах темнело, зрение будто сужалось, сосредотачиваясь на лице монстра (совсем человеческое, пронеслась непрошенная мысль), а потом и вовсе только на глазах. Весь остальной мир будто переставал существовать, только эти странного цвета глаза и голос, требовавший какой-то пользы от нее. Какая, ради всех святых, польза? Монстр решил умыкнуть Белль, но для чего она ему нужна не придумал? Восхитительно! Ну, по крайней мере, это обнадеживало тем, что в жертву ее приносить не будут, кровь для дьявольских ритуалов не возьмут и в ад не скинут. Хотя в способности монстра сделать последнее она уже серьезно сомневалась.

В себя Белль привел кончик хвоста, который был к ее лицу куда ближе, чем она бы хотела. Отпрянув, она сделала шаг назад, отпустив спинку стула. Потом расслышала вновь мычание и обошла монстра так, чтобы не задеть его крылья и не делать резких движений — так, говорят, лучше себя вести с диким зверьем, а чем вот это не зверь? Затем бросилась на колени перед стулом отца, пытаясь развязать ему руки. Стоило ей прикоснуться к веревке, как под пальцами тут же что-то зашевелилось, а на месте пут оказалась змея. И, судя по шипению, она уже готовилась вцепиться Белль в лицо, что заставило неуклюже завалиться назад и отползти.

Ладно. Ладно. Чем быстрее это все закончится, тем быстрее отец окажется на свободе.

Белль поднялась на ноги, оправила платье — скорее по привычке, — а потом повернулась на монстра. Чем она может быть полезна в этом замке, в котором все было настолько плохо, что поверить в то, что он жилой, было сложно? Если и приводить все в порядок, то надо много слуг. Но ведь в какой-то части это чудовище живет и чем-то занимается, раз от него пахнет травой, да и одежда его прикрывает, даже вроде как странно-красивая (чтобы отвлечь внимание от всего остального?) и, если Белль не ошибалась, пошитая из дорогой, добротной ткани.

Чуть приподняв подбородок, чтобы выглядеть внушительней, она начала перечислять все, что приходило в голову:

— Я хорошо обращаюсь с мелкими, хрупкими предметами, умею шить, — кинув взгляд на когти, добавила: — читаю и пишу. Могу следить и заботиться о твоих вещах. С замком без хоть каких-то людей я сама ничего сделать не смогу, но мелкие, посильные задачи выполняю хорошо. Разбираюсь в чертежах и, — Белль поджала губы, думая, что еще она может предложить монстру, — могу тебе помогать, если помощь когда-то потребуется. Но, — добавила она быстро, — убивать никого я не буду, участвовать в дьявольских ритуалах — тоже. И против господа не пойду.

О своей бессмертной душе даже в плену у монстров стоило заботиться.

Отредактировано Belle (2022-03-12 19:43:20)

Возмущение на секунду даже перебороло страх: чего тут непонятного про господа-то? Не пойдет против заповедей и священного писания. Это чудовище вообще в мир выходит из своего замка? Понятие было не растяжимое, а очень даже сжатое и конкретное.

С другой стороны, она заключает сделку, если уж не с дьяволом, то со злом точно. И это уже грех. Все было совершенно отвратительной ситуацией, в которой правильного и хорошего решения просто не находилось.

Белль было напряглась, когда монстр сказал, что ему ни к чему ее умения, но потом выдохнула: убираться в нескольких комнатах, пусть и огромных — это достойная работа. Многие люди всю жизнь ее выполняли и не жаловались. А вот когда монстр начал о вещах, которые портить нельзя, Белль подметила, что он очень подробно говорит и выбирает слова. Сознание ее все еще было ясным, мысль быстрой, пусть она и тряслась от страха и рисковала в любой момент свалиться на пол без чувств; этот момент был явно важен.

На «шутку» она ахнула и с ужасом, посмотрела на монстра: только приспешник дьявола мог творить что-то такое. Белль было открыла рот, чтобы объявить, что ни в коем случае не прикоснется к мертвым детям и даже готова, по возможности, мешать монстру их есть, как этот кошмарный весельчак объяснился. С такими шутками его уже заждались в аду.

А вот про манеры было обидно: Белль отец воспитал хорошо, но как еще говорить с нечистым? Раскланиваться с дьяволом — не то, чему ее учили всю жизнь, наоборот, его надобно было изгонять и не выказывать добрых чувств. А уважение в них входит.

— Рум-что? — заморгала Белль, услышав имя монстра.

Впрочем, это было не важно. Она тут же начала проговаривать условия договора, чтобы все было четко. Говорила она медленно, старалась вдыхать глубоко между словами и тем давала себе возможность подобрать их правильно.

— Вы дадите моему отцу время и инструменты, чтобы он смог починить повозку, запрячь лошадь и уехать беспрепятственно. Живым и здоровым, со всеми своими конечностями. За это наведу порядок и буду его поддерживать в тех комнатах замка, в которых не заперта дверь — это красная малая гостиная, кухня, обеденная. Так же я наведу порядок и буду его поддерживать в фойе. Я не испорчу ни одной вашей вещи намеренно, а если узнаю, что какая-то вещь испорчена, сразу приду, чтобы увидеть могу ли я повреждения исправить.

После этого Белль собралась с силами, шагнула вперед и пожала руку монстра. Теперь все, что она говорила надо было запомнить так, чтобы от зубов отлетало. А еще лучше записать. И всегда носить с собой.

Белль никогда не думала, что ее жизнь, полная мечтаний о путешествиях, большой и светлой любви, как у мамы с папой, окончится в замке монстра. Поддерживать порядок — это ведь навсегда. Тут она состарится и умрет. От этой мысли слезы вновь потекли по щекам. Белль не жалела о том, что сделала, но за себя ей было жуть, как обидно.

Отредактировано Belle (2022-03-13 06:43:14)