Всё маленькое тело Белль сжалось и слегка вздрагивало, от холода ли или от того, что она плакала, сложно было сказать. И, прижимая девушку, не спящую, но и не сопротивляющуюся совсем, к себе чуть сильнее, Антон не мог отделаться от мысли, какая она маленькая. Маленькая, хрупкая и доверчивая. Дать себя обнять монстру, такому, как он... "Ты и правда совсем не умеешь выбирать сторону", — когтистым пальцем бестия слегка поглаживал плечико девушки, слушая её отчаянные и горькие от сквозившей в них решимости пожертвовать собой слова. В которых во всех бедах она винила только одну лишь себя. С чем монстр был совершенно несогласен, пусть свою роль девушка тоже сыграла в том, что в итоге с ней случилось.

—  Белль, — тихо позвал Румпельштильцхен, чуть громче шума дождя, ожидая, когда она посмотрит на него. Большие голубые глаза Белль блестели от слёз, которые девушка сердито вытирала рукавом.
— Ты не знала и не могла знать наперёд о цветке. Что до твоих отказов, и заключения брака как панацеи от всех трудностей... послушай старую химеру: не принимай поспешных решений, особенно когда не знаешь, чем это может обернуться. Может, с этим капитаном стражи ещё и можно договориться, пока ты ему ничем, кроме денег, не обязана, но это пока. А что после брака? После он будет иметь на тебя неограниченные права, и, случись что, ты уже не будешь иметь права с ним спорить, отец твой тем более, — колдун говорил мягко, как если бы утешал ребёнка, хотя вещи, которые они обсуждали, были совершенно взрослые.

— А еще ты совсем меня не раздражаешь, — добавил чародей, отвечая уже на просьбу снова навести на неё чары тишины. Девушка даже не винила его вслух за то, что он ими воспользовался в первый её день в замке, а ему стало за это стыдно.

Чудовище и не ожидал, что сможет успокоить Белль своими словами. Он чувствовал, как внутри неё уже зарождается сильный плач. Будь он кем-то другим, может, и смог бы, хотя бы будь он собой, а не страшной химерой, и не пленителем. Так-то ему и обнимать и вот так касаться девушки не следует. Но... "Совсем недолго, и только раз", — накрыв девушку вместе с собой вторым крылом, заключая их обоих в тёплый кокон, химера нерешительно коснулся макушки девушки и стал мягко гладить Белль по прекрасным, рыжеватым от отблесков золотого костра волосам.

Подпись автора

Словно раненный зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне...

В ответ на тихое и удивлённое "спасибо" химера только откинулся спиной на ствол дерева и чуть сильнее привлёк девушку к себе, так что она просто лежала у него на груди. И плакала, в голос, так безутешно и горько, словно она сдерживала в себе слёзы из-за всего, что произошло, несколько дней, пусть это и было не так. Вой ветра, от которого стеной защищала карета, громкий шелест дубовой листвы и шум ливня, столь сильного, словно разверзлись хляби небесные, сплетались с девчьим плачем, поглощая его, заглушая для кого угодно, кроме Чудовища. А он мягко проводил рукой по голове Белль, тихо шепча что-то успокаивающее, пока девушка дрожала в его руках, вновь думая, что выйди она замуж за этого Гастона — "видимо, это имя мудака-капитана стражи" — это бы решило все трудности.

— Шшш, тише, тише, — услышал Румпельштильцхен свой собственный приглушённый голос, и чуть нахмурился. Да что ей его "тише, тише", когда он сам заставлял Белль плакать? А сейчас его утешения девушка принимает просто потому, что на лье кругом нет, кроме него, ни одной живой души, которая могла бы хотя бы выслушать, не говоря уже о том, чтобы позволить выплакаться в дублет. Это было понятно и объяснимо, а о том, насколько понятно и объяснимо было то, что сам Чудовище не хотел её отпускать, пока она хотя бы немного не успокоится, он предпочитал не думать.

— "Из нас троих?" А кто третий? — химера вопросительно посмотрел на Белль, хотя и не ожидал от неё ответа. Припомнив разговор её с отцом во время прощания — "которое ещё и магией заглушил" — и взмахом руки накрыв костёр большой, тяжёлой и плотной золотой вязанкой, чтобы тот понемногу затухал и не разметался от ветра, монстр добавил:
— Я слышал, ты упоминала кого-то по имени Филип. Это твой брат или кто-то, кто тебе дорог? — странно, что она сразу про него не рассказала, но кто знает, какие у неё могли быть причины, да и не обязана она была отчитываться обо всём своему тюремщику. Так или иначе, этот Филип точно был кем-то важным для неё, учитывая, как она про него говорила при разговоре с отцом, очень заботливо, а, значит, был третьим, кого всё тоже касалось и кого ей было жаль.

Подпись автора

Словно раненный зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне...

Когда девушка особенно громко шмыгнула носом, Чудовище достал из-за пазухи платок и протянул ей, на миг случайно коснувшись её пальцев своими. "Дрожит, потому что плачет. Но сама согрелась" — отметил про себя химера, даже за короткий контакт почувствовав, что руки Белль холодными на ощупь не были.
Оставался вопрос с таинственным Филипом. Кто он? Где он, когда Белль была так нужна помощь? Пусть Румпельштильцхен и сам сейчас шёл на принцип с удерживанием девушки в плену, однако, раз уж всплыл этот Филип, то химера был вполне готов к тому, что незнакомец мог вдруг заявится девушку спасать. Если достаточно начитался каких-нибудь стихов о том, как рыцарь спасает прекрасную даму, а заодно смог бы найти дорогу к замку, по пути обойдя одну весьма столь же опасную, сколь и притягательную водную деву.
"Брат? Кузен? Кто-то, кто поприятнее этого Гастона, так или иначе. И, может, работает на её отца?" — колдун уже представил себе, что, помимо этого Гастона, у девушки мог быть и более приятный воздыхатель, за которого она и переживала, и отчего-то, стоило услышать про ответ про коня, словно стало чуть легче. Конечно  потому как беспокойство от коня в разы уступает беспокойству, приносимому людьми, решившими поиграть в спасителей.
 
— ...нас троих, это меня, отца и вас.

Сказать, что он был удивлён, это ничего не сказать. Эта девушка и за него беспокоилась? При этом волнуясь и за своего отца, едва избежавшего страшной участи. И стоило посмотреть на грустное красивое личико, сомневаться в правдивости ответа не приходилось. Сколько раз чародей уже успел подумать, что Белль не умеет выбирать сторону? Дай ей волю, она, небось, всех пожалеет в своей трогательной наивности. Чего, конечно, делать нельзя ни в коем случае. Мужчина грустно усмехнулся, подстать тому, как посмеялась Белль на его слова о старой химере.
— Дорогуша, я тронут, что ты и меня не забыла, правда. И всё же не думай сейчас обо мне. Я хочу вернуть дом, дико хочу, тем не менее, мне не впервой ночевать у костра под деревом, и воевать за что-то, да и бывали в моей жизни передряги намного хуже. И ведь я всё равно прожил больше века. Поэтому не беспокойся, — он слегка улыбнулся, но улыбка быстро исчезла, стоило подумать про тёмные моменты своего прошлого и то, кем он является, в частности для Белль, и что винить в этом можно было только себя, за свою доверчивость и недальновидность, которыми он сам вымостил свою дорогу к тому, чем был.
— Я того не стою, — вырвалось раньше, чем он успел спохватиться.

Подпись автора

Словно раненный зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне...

Чего-чего, а такой бурной реакции на одну оброненную ненароком фразу Чудовище не ожидал. Белль вдруг упёрлась руками ему в грудь и нависла над ним, будто кошка. Пришлось даже чуть ослабить хватку крыльев, обнимавших девушку, внезапно показавшую совершенно новую свою сторону: заплаканное личико её стало сердитым, брови, напоминавшие крылья птицы, были нахмурены, а блестящие от слёз голубые глаза горели злым огнём. А ведь в Белль и впрямь было пламя, то, что она отправилась в путь одна на поиски отца, уже это доказывало, но сейчас то, что она не боялась направить его прямо на колдуна, было странно захватывающе.

Ещё и от того, что обычно такие попытки выходили тем, кто на подобное осмеливался, боком. Мягко говоря.

— Какая отвратительная и бездумная чушь! Естественно, вы того стоите. Ваша ценнейшая роза сорвана, ваш замок потерян. Вы стоите каждой капли моих сочувствия и сожалений. Думаете, то, что вы так выглядите, что-то меняет? Вы все еще человек, которого за несколько дней подвели дважды.

Чудовище смотрел на Белль внимательно, тоже чуть сдвинув брови и не перебивая, а когда девушка выговорилась, упав обратно, снова приобнял её, слегка и невесело улыбнувшись её словам. Это сейчас-то его подвели? "О, милая девочка, меня подвели давным-давно"

— Вы, конечно, до ужаса жестокий, но и хорошие черты в вас есть.

"Да ты что", — в притворном удивлении подумал монстр, гладя по голове трогательно рассуждающую Белль.

— И вы заслуживаете человеческого отношения.

Лёгкая улыбка тронула уголок губ Чудовища. Может ли быть предел вере в людей, да и, на проверку, не только в людей у этой девушки?

— И того, чтобы вас хоть немного высекли кнутом за моего отца, того беднягу на постоялом дворе и, бог знает, кого еще, кого вы пытались убить или покалечить, — буркнула вдруг она. В ответ на что химера неожиданно прыснул, а затем и просто рассмеялся в голос, совсем не зло и не угрожающе, а скорее будто услышал хорошую шутку.

— Прости, но это очаровательно! О, я бы посмотрел на того смельчака, кто бы решился и пришёл бы с чётким намерением меня высечь. Желающие-то точно есть, да вот только руки коротки, — неловко вышло с последней фразой после упоминания отца Белль, к тому же, вспомнились с сотню растёрзанных трупов, которую он оставил после себя в день своей неудавшейся казни на притравочном дворе, поэтому Румпельштильцхен посерьёзнел.
— Ну, а тот щегол на какой-то момент стал тебе так же страшен, как и я в первый день. Я далеко не слепой, Белль, это было видно, ты испугалась. И урок он свой точно усвоил, — пусть монстр и так уже понял, что "наглядные" методы обучения других хорошим манерам Белль не оценит, вслух всё же захотелось остаться при своём.   
— Кстати, что случилось с моим первым впечатлением? Это, — химера обвёл когтистым пальцем контур своего лица, — тебе вообще ничего не внушает? Раз уж ты мне тут наказания придумываешь.
Чудовище говорил легко, а в душе вдруг появилось странное желание узнать, что девушка думает на самом деле.

Подпись автора

Словно раненный зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне...

— У вас человеческое лицо, вы же в курсе?
Антон чуть склонил голову, изучающе глядя на Белль. Она впрямь считала, что у монстра человеческие черты? "Или это некий ход, чтобы подольститься?" — это бы не стало для него новостью: когда человеку чего-то очень хочется от другого, он быстро становится и хорошим, и добрым и удобным, и сам Румпельштильцхен сталкивался с таким раскладом не раз, то как соискатель, то как подающий. И как проигравший по-крупному, когда герцогиня Рено его чуть не похоронила. Мужчина вдруг поймал себя на мысли, что с Анной в своё время они быстро сошлись, быстро перестав быть незнакомцами, и вдруг особенно отчётливо понял, как просто и легко теперь Белль с ним общалась. Будто они знали друг друга очень давно, несмотря на то, как началось их знакомство и что оно и длилось-то едва ли седьмицу.

Может ли быть так, что эта милая девочка тоже ведёт свою игру?

Белль, доверчиво устроившаяся у него на груди, высказывавшая свои мысли не таясь и рассматривающая его теперь в темноте, которую едва-едва отгонял тлеющий костёр, во все большие голубые глаза, не казалась Румпельштильцхену игроком. Ну да Анна тоже ему такой не казалась, и что в итоге? В итоге он — бестия из Тулузы, как его называли в том городе и по сей день, пугая им маленьких непослушных детей.
— А все остальное, рога эти ваши, крылья и лапы, они что мне должны внушать? Суеверный ужас или страх за себя?
"На самом деле, хоть что-то из этого должны,  дорогуша. Должны", — а помимо них ещё острые как бритвы зубы и когти на руках, которые по локоть в крови. Смыть с пальцев её было можно, из памяти — никогда.
"Но тебе вовсе не обязательно об этом знать да ещё и об этом тревожиться", — даром, что в последние дни Белль и без того хватало поводов для страха, пусть бы она уже и не боялась его самого, и тревоги с ним самим и мстительным духом докучи, который едва не перевыполнил изначальный план Чудовища по отравлению жизни девушки.

А теперь, всего седьмицу спустя, попытка так навредить ей ему самому казалась глупой. Как и мысль о том, что можно ей навредить вообще, что Белль весьма наблюдательно заметила, вовсе не боясь сказать об этом вслух. Строго говоря, эта её склонность к откровениям, которые ещё и попадали прямо в яблочко, даже слегка смущала закрытого, пусть и доброжелательного в лучшие времена, колдуна. Он чувствовал себя странно обнажённым, пока Белль так прямо, а вовсе не исподволь, высказывалась о его намерениях её защитить, позаботиться и утешить, которые для него самого были неожиданными по своей внезапной силе. Но, как бы там ни было, то, что Белль была здесь, жива и здорова, а ещё то, что она перестала плакать, доказывало, что они вовсе не были напрасны.

— Даже если бы вы пугали меня до этого, сейчас бы точно перестали. Вы очень хороший, когда того хотите.

Настоящая улыбка тронула тонкие губы Румпельштильцхена, а в зверином сердце стало теплее.

— Но высечь вас бы не помешало.

Тихий смех вырвался у колдуна в унисон со смешком Белль.
   
— Юная мадемуазель, я понял, я плохо на вас влияю. Или почему иначе из такой хорошенькой головки никак не уйдут такие жестокие мысли? — он убрал упавшую девушке на лицо каштановую прядку за ушко Белль, как бы невзначай вновь мягко проведя рукой по её голове.
— Пора спать, завтра снова долгий день пути, — шёпотом сказал чародей. Сам же однако своему совету не последовал, а, прежде всего взмахом руки устроил волшебную розу с подветренной стороны почти потухшего костра, магией чуть вкопав вазочку с цветком в прогретую землю. После же, взмахом руки, распряг коней и, так же направив их под уздцы, подвёл к поближе к затухающему костру, привязав поводья за крепкую ветку, и животные тоже улеглись греться в двух шагах от него. Химера мог бы подвести их и поближе, однако лошадки очень недоверчиво косились на него и стригли ушами, показывая, что ближе к хищнику, да ещё и проклятому, не подойдут ни за какие ковржики.
"Пока здесь только ты и видишь во мне человека, милая. И, кажется, ты в меньшинстве", — взглянув на мирно посапывающую у него на груди Белль, подумал Чудовище, прежде чем закрыть глаза и погрузиться в сон.

Подпись автора

Словно раненный зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне...

Сон навалился, будто кто-то в театре опустил тёмный занавес, отрезая Румпельштильцхена от запахов дубовой коры, мокрой земли и пепла, от шума ливня, от воя штормового ветра, скрипа ветвей старого дуба и шелеста удерживавшейся на них листвы. Он давно так не засыпал, зверь внутри бы не позволил, всегда настороже, всегда видящий везде прежде всего опасность. А теперь словно какая-то девица спела химере колыбельную, пусть на деле песен, кроме ветра, не пел сейчас никто.

Но девица была, в его сне. Сперва она была чем-то малоразличимым, просто беспокойным теплом, таким близким, словно он держал его в руках, затем чуть воспринимаемой тяжестью на груди, такой приятной. Она приобрела призрачные контуры позже, когда тяжести не стало, и осталось только её тепло. Хотя он будто даже знал эти контуры, пусть и не слишком-то помнил, откуда, но словно... искал их в женщинах и всегда их знал. Если держаться за эту мысль, эти контуры, словно бы очерчивавшие её со спины, становились чуть явнее. Копна пышных волос, тёмных, в которые хотелось зарыться пальцами и которые приоткрывали нежную тонкую шейку, словно созданную лишь для двух вещей: прекрасных колье и жарких влажных поцелуев. Милые плечи, продолжавшиеся тонкими точёными руками, по которым хотелось провести своими вверх, неторопливо, постепенно вновь возвращаясь почти к шее, но в итоге спускаясь чуть ниже по шёлковой спине, к нежным, словно у лебедя, лопаткам. И ниже, проведя пальцем по слегка выпирающим бусинкам позвоночника, уделяя внимание тонкой талии, прежде чем прижаться к сладостному миражу всем разгорячённым телом. В какой-то момент показалось, что видение словно чуть отдалилось, и Антон положил руку на изящный изгиб талии, останавливая желанный мираж. Она послушалась, не пропала, и, ободрённый, но и не желающий спугнуть, он медленно, но неотвратимо, скользнул рукой на её плоский живот. Поглаживая ласково и мягко, то просто прводя пальцами, почти касаясь большим пальцем высокой груди, то водя по животу ладонью по кругу, мужчина думал, куда проследовать дальше в своём чувственном путешествии. Вниз, к её горячему лону между её прекрасными ногами, или сперва к манящей округлостями попке?

Словно несоглашаясь с фантазией, машнящее прекрасное видение вновь чуть отодвинулось, пока от его бёдер. Чтобы не дать сбежать в небытие, Румпельштильцхен вновь чуть прижал желанный образ к себе, касаясь грудью соблазнительной девичьей спины.

— Такая сладкая... — хрипловато, чуть рычаще выдохнул он куда-то видению в макушку и ткнулся носом и губами в её шёлковые волосы, дыша их запахом, в котором хотелось раствориться, потеряться. Как в цветочном саду, которым они и пахли, с выделяющейся, словно прима в спектакле, белой розой.

Цветочный сад.

Белая роза.

Почему это казалось таким реальным? Таким знакомым? Как если бы она была не соткана из сна, а была прямо здесь, совсем рядом, в его руках, и вовсе не впервые...

И тут осознание вместе с рассветом заставили открыть глаза.

Он обнимал Белль. Которая была вполне себе реальна, благоухая даже холодной осенью пёстрым летним буйством цветов, а ещё спиной прижатая к нему. То есть, во сне он просто... чувствовал её, как она есть, только без слоёв одежды?

Химера не двигался, в тишине умытого ночным штормом белого туманного утра, так и оставив когтистую руку на животе деушки, а сам едва-едва отстранился от её шёлковых волос. Белль лежала на боку, совершенно замерев, будто кролик в лапах волка. "Спит?" — ему странно, с одной стороны, и не хотелось тревожить её сон, ведь всё это было вовсе неправильным, с другой, тёмной, хотелось, чтобы и сквозь сон девушка всё чувствовала. А сквозь сон ли? Рука химеры словно чуть дёрнулась, чтобы, проведя по груди девушки, остановиться на девичьем сердце и послушать прикосновением его биение, но так и застыла, не смея подняться выше к груди. Нет, нельзя. Всё так же не отнимая руки от талии девушки, он вместо этого вслушался в её дыхание и понял, что для крепко спящего оно не такое глубокое. "Проснулась или близка к этому", — нехотя, Чудовище отстранился, оставив её в покое, и разве что крылом всё так же укрывая Белль, словно одеялом, смотря на неё так, словно в начале своего сна и борясь с желанием пропустить запутанные каштановые локоны сквозь пальцы. И не только, теснота в штанах после того сна не даст соврать.

Но девушке это всё от него вовсе не нужно. И он быстрее разрушит даже то робкое доверие и всё немногое хорошее, что между ними теперь было, если сделает неверный шаг.

— Белль, просыпайся. Надо ехать дальше, — позвал он, всё же складывая крыло за спиной. Затем, поднявшись, держась к девушке спиной,, и буркнув про набежавшую в каменный таз дождевую воду, добавил, что отправляется на охоту. Собрав магией новый костёр, колдун разжёг его и, зевая и потягиваясь, двинулся в сторону окутанного дымкой тумана леса. Один хлеб на завтрак был слишком пресным, и потребность в мясе хищником ощущалась особенно остро. Чуть пюменее остро, чем необходимость самом у разобраться с другой потребностью.

Подпись автора

Словно раненный зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне...

Охота помогала, как всегда помогала. Дичь в этот раз была маленькая, всего-то заяц, но важнее было умение. Как бы ни хотелось добыть к завтраку что-то побыстрее, химера наслаждался гонкой, на всех четырёх преследуя зайца. Тот петлял, пытался оторваться, даже уйти по своему следу, но опытный хищник не поддавался на уловки, и на второй раз, когда косой попытался уйти по следу, схватил его и быстро сломал ему шею. Лёгкий флёр удовольствия от маленького убийства приятно взбодрил, ничуть не хуже, чем когда колдун, перед охотой отойдя достаточно далеко в лес от маленького лагеря и даже обнаружив ручей, быстро ласкал себя, избавлясь от утреннего возбуждения, подкреплённого ночным сном. Пусть там и был образ совершенно собирательный, однако пробуждение с Белль в руках сделало его крайне чётким.

"Опять она, да что ж ты будешь делать", — химера пнул какую-то большую и тяжёлую ветку на пути, и та отлетела на добрых пять шагов. И снова мысли вернулись к тому, от чего он так хотел оттолкнуться и хоть ненадолго выкинуть из головы. Вздохнув в поисках подходящего пня для свежевания тёплой заячьей тушки в кулаке, Чудовище шёл по туманному лесу, шурша опавшей влажной листвой под львиными лапами, слушая редкое пение птиц и пытаясь не думать о сегодняшнем пробуждении. И о Белль. Чёрт, и ведь во время "до охоты" в лесу он о ней тоже думал. Не до такой степени, чтобы шептать её имя, но всё же её воображаемый полунагой образ послушно всплыл в памяти как раз к кульминации. И в обычных обстоятельствах это бы немного значило, чародей по жизни или находил красивых девушек, будоражащих фантазию и в разлуке, или делал их таковыми. Однако сейчас... Сейчас он не мог выбросить Белль из головы, её тепло, её запах, мягкость её тела под его рукой.

При этом полусонное желание, чтобы Белль всё почувствовала сквозь сон, сошло на нет. И пусть Румпельштильцхену не было за себя стыдно, вовсе, он теперь рассчитывал на то, что девушка спала достаточно глубоко, или просто приняла его порывы за своё сновидение. Возможно, она даже ничего и не заметила, раз уж не стала метаться, вырываться или пытаться его разбудить. Тем более, что после пробуждения она даже ничего и не сказала, а то, что она вся опять сжалась под плащом, не смотря на него, так это у неё явно ещё смущение со своего сна у него на коленях не прошло. "Как пить дать, всё ещё ест себя за это поедом", — подумал чародей, некстати вспоминая, как в тот раз мягкая грудь девушки таки упиралась ему в руку.

К счастью, пока очередные воспоминания о Белль не нахлынули, наконец показалось впереди подходящее сломанное дерево с достоточно широким оставшимся в земле и острым на сломе пнём. Разровняв его магией, колдун устроил на нём тушку зайца и, сняв кафтан и закатав рукава рубахи, принялся его свежевать. Как и на охоте, никаких ножей не потребовалось, и хотя навык со времён, когда он слонялся по лесам и чердакам без угла, чуть подрастерялся, всё же не настолько, чтобы вовсе не вспомнить, как орудовать когтями с добычей. Вскоре тушка была освобождена от шкурки и потрохов, и, держа её так, чтобы и лишняя кровь по пути стекала, Чудовище слизал кровь с рук, надел кафтан и бегом двинулся на доносившийся даже там, где он находился, далёкий запах костра. Бестия чувствовал, что Белль никуда не ушла, однако оставлять её совсем одну посреди ничего, ещё и в тумане, дольше не хотелось вовсе. Словно компас, помимо чувства контрактора, запах дымка вёл его через лабиринт окутанных молочным туманом деревьев, и вскоре монстр вышел на знакомое поле с раскидистыми, одиноко стоящими дубами, под одним из которых золотилась искорка огня.

Когда Румпельштильцхен пересёк поле и немного приблизился к лагерю, девушка тоже обнаружилась рядом с костром. И почему именно сейчас, на то, как Белль подняла на него свои голубые глаза, сердце пропустило удар?
— Охота, прошла успешно, как вижу.
Он прочистил горло, отведя взгляд на миг. Странная неловкость просто витала в пропитанном туманном воздухе.
— А, да, это так. Надеюсь, ты всё равно поешь, даже несмотря на церковный запрет на мясо зайца. Кажется, эту ерунду собирались уже отменять, — обойдя Белль и пройдя к карете, колдун достал из торбины со своим скарбом две стеклянные баночки и один флакон, и, чуть в отдалении от Белль, уселся у костра. Она и правда не поднимала тревоги из-за утра. Значит, ничего и не чувствовала. Постаравшись заглушить вопреки всем здравым мыслям ранее зашевелившуюся от этого в душе досаду, химера приступил к готовке.

Которая протекала в полном молчании. Тушку зайца пришлось разорвать надвое, прежде чем отправить обжариваться в чугунке на оливковом масле из флакона. Затем чародей присыпал её солью из одной банки. Проверив готовность, колдун добавиь воды из каменной чаши, чтобы мясо тушилось. А затем закинул пару веточек розмарина из другой банки, и из чугунка, хитроумно подвешенного на палку над золотой вязанкой, не дающей драконьему пламени расплавить чугун, через несколько минут донеслось благоухание пряности и готового свежего мяса.
— Дамы — вперёд. Выбирай кусок первая, — поставив идущий паром чугунок на плоский камень, на котором подогревались лепёшки, Чудовище подобрал ветку и, превратив её в двузубую деревянную вилку, протянул Белль.
— Ты же не думала, что я зайца буду есть сырым? — вспомнив немного кривую улыбку девушки ранее, спросил химера, вскинув бровь.
— При тебе, — не удержавшись, добавил он и ухмыльнулся.

Подпись автора

Словно раненный зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне...

— Честно говоря, думала.
Ухмылка на лице Чудовища стала меньше, он сам до конца не понял, почему. Разве это не было естественно, что она видела его таким, какой он есть? Разве он сам не делал упор на то, что он химера, хищник, сравнимый с вивернами, вампирами, мантикорами и даже драконами? Всё, что Белль говорила потом, было так же верно, вот только некстати вспомнились вчерашние слова девушки про его человеческое лицо, её изучающий и очаровательно сонный взгляд в темноте. Пока мысли не пошли дальше, Чудовище переключился на еду и хлебной лепёшкой ухватил оставшуюся половину тушки за переднюю ногу.
Словно в подтверждение слов Белль про его острые зубы, монстр, не желая тратить время на отделение ароматного мяса от костей, просто впился в свою половину жаркого, с хрустом ломая заячьи кости и совершенно легко жуя их вместе с мясом.
— Не уверена, что бы я по этому поводу чувствовала, но точно не удивилась бы.
"Скорее всего, ничего приятного", — будь бестия в пути один, и не желая задерживаться, он бы не стал разводить костров и точно не тратил бы время на готовку, сожрав зайца сырьём. Иногда, когда он так и поступал на охоте, нужной внутреннему зверю всё чаще и острее, колдун чувствовал себя будто в тумане, даже в более плотном, чем сейчас, и что приближается к ещё на шаг к тому, что ждало его уже в марте: полному расстворению в химерическом облике. Надежда ещё была на изготовленный им очередной по счёту философский камень, который дожидался последней, четвёртой фазы луны в сундуке в его кабинете. А вот от надежды на чью-то внезапную любовь остался такой же пепел, как от хвороста в костре из драконьего огня.

"Сперва гребень, теперь платье", — Румпельштильцхен усмехнулся просьбе Белль. Женщины, и совершенно закономерно, что аппетиты их со временем только растут. Хотя, справедливости ради, вокруг было холодно, изо ртов Чудовища и Белль шёл пар при дыхании, а платье девушки и впрямь было простым, изо льна, и не предназначенным для холодных погод где-то вне замка. Да даже для того, чтобы спуститься в замке в погреб или убирать нетопленные комнаты, его скоро будет мало.
— Могу. В обмен на волшебное слово, — хрустнув ещё одним куском рагу, отозвался чародей, затем, получив ответ, слегка помахал рукой: — Сними плащ, дай мне тебя увидеть. И встань.

То, как плащ соскользнул с плечиков девушки, было почти интимно, даже несмотря на то, что она была полностью одета. Тепла от костра хватало, чтобы она не продрогла, однако одним боком, которым не была повёрнута к огню, Белль точно ощущала промозглый холод. Чудовище поджал губы: не будь замок захвачен мстительным призраком, колдун бы мгновенно перенёсся туда с помощью волшебного кольца, взял из сокровищницы одно из дорогих платьев, которых, в том числе зимних, ему перепало от некоторых клиенток, и вернулся. Но теперь путь в замок был заказан, и придётся выкручиваться с помощью магии, что без тканей, хотя бы вороха тряпья, было непросто: колдун мог преобразовывать, но не доставать вещи из воздуха. Ну да ткань как раз была, другое дело, что скрываться от посторонних глаз ему на какое-то время будет вовсе не в чем.
— Хорошо, надевай плащ обратно, — окинув Белль внимательным взглядом с головы до ног, словно примеривающийся портной, снова махнул рукой Румпельштильцхен и, отложив жаркое в чугунок и отряхнув руки, встал и подошёл к Белль. Сказав ей снять фартук, химера разорвал его на две части и велел ей обернуть их вокруг рук. Накрыв чёрной шалью плечи девушки поверх своего плаща, чародей ещё изучающе глянул на неё, прикидывая, что бы хотел видеть на Белль, а затем, кивнув самому себе, отошёл.
— Не шевелись, — плавно ведя обеими ладонями в воздухе сверху вниз, играя когтистыми пальцами, почти как если бы касался девушки и цеплял ткани на ней на булавки, Румпельштильцхен превратил простое платье Белль в такой зимний наряд, которым могла бы похвастаться дочь зажиточного купца. Голубое платье с тёплыми и мягкими шерстяными юбками и сорочкой, застёгивалось под самое горло, защищая шею и грудь девушки от холода, было шёлковым, и пусть оно было лишено орнаментов или вышитых узоров, однако было элегантным в своей лаконичности. В тон платью теперь были и плащ, который укоротился и за счёт этого стал теперь подбит кроличьим мехом, а чёрная шаль на плечах Белль превратилась в мягкий и пушистый белый воротник, тоже из кролика. Половинки же фартука превратились в так же подбитые шерстью изящные белые перчатки.

Сложив руки на груди, Румпельштильцхен удовлетворённо кивнул, не только довольный своим творением, но и наслаждаясь тем, как Белль выглядела в новом наряде. А заодно подумал, что стоило сменить её гардероб на постоянной основе.
— Ну-ка, покрутись, — сказал он, помахав рукой в воздухе и вновь смотря на девушку с ног до головы. Платье ей очень шло, не могло не идти, цвет сочетался с её голубыми глазами, и вместе с плащом оно выглядело так, будто над нарядом работали несколько месяцев, и уж точно не перекраивали из платья служанки. Всё было как с иголочки, и единственным, что выбивалось из ансамбля, была потрёпанная лента в каштановых волосах Белль.
— Погоди, уберу кое-что. Эту измызганную ленту у тебя в волосах, — он уже хотел щёлкнуть пальцами.

Подпись автора

Словно раненный зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне...

Румпельштильцхен уже представил себе украшение для причёски Белль, которое бы ей подошло, жемчужная нить, как и саму причёску для неё, но вдруг девушка подбежала к нему, и не просто так, а вплотную. Химера, не ожидавший от неё такой прыти, невольно даже чуть отстранился, не делая, однако, шага назад, а маленькие пальчики Белль вдруг сомкнулись на его ладони.

— Пожалуйста, не надо. Это лента моей матери, а мне от нее не так много осталось. Пусть она поистрепалась за годы, но для меня она самая красивая и любимая.

"Вот оно что", — Белль говорила так взволнованно и была такой перепуганной, как будто колдун на её глазах чуть не убил щенка или котёнка. Или того сына трактирщика. Однако, кроме шуток, колдун прекрасно понял чувства девушки её: сам бы он даже зашёл куда дальше, если бы кто-то покусился на волшебную розу или гримуар его матери, его первую колдовскую книгу, бережно хранившуюся в кабинете со всеми волшебными предметами.

— Я не знал, что она так дорога для тебя. Хорошо, что ты вовремя меня остановила, — чародей не двигался, позволив себе ещё побыть в мягкой хватке девичьих рук, жалея, что на них сейчас перчатки, и дыша ароматом цветущего сада почти так же глубоко, как во сне сегодня.
А затем ему в голову пришла мысль.
— Не бойся, — колдун всё же щёлкнул пальцами, но причёска Белль никак не поменялась, а лента вовсе никуда не пропала. Только исчезли махровые кончики её, она стала новой и блестящей, словно купили только вчера.
— Я взял на себя смелость немного подновить такую дорогую вещь. Иногда память — это самое главное сокровище, которое у нас остаётся, — опустив на миг задумчивый взгляд под ноги, колдун увидел прямо у своей львиной лапы два дубовых жёлудя с листом на перемычке и тонкой веточке.

И подумал, поддаваясь странному вдохновению, что украшение могло быть и иным.

Нехотя высвободив свою руку, Румпельштильцхен поднял лист с желудями. Покрутив в пальцах, он накрыл трофей свободной ладонью, сосредоточился на миг, и, когда убрал руку, в когтистых пальцах его лист и жёлуди были уже из чистого серебра, а капельки росы на них из стекла. Когда химера выпустил украшение из руки, оно не упало, лишь на миг зависло в воздухе, прежде чем облететь Белль и, словно драгоценная заколка, закрепиться на её затылке в перехваченных лентой волосах девушки.

— Сочетается с застёжками, — он бы ни за что не признался вслух, что это тоже было на память.

Подпись автора

Словно раненный зверь,
Я бесшумно пройду по струне.
Я не стою, поверь,
Чтоб ты слёзы лила обо мне...