Всадник на вороном жеребце, въехавший через час или два после полудня в деревеньку Мейо, одним своим видом вызвал у селян массу пересудов. Не был он похож ни на священника, ни на мытаря, ни на рыцаря, ни на торговца.  Спутники его, четверо молодых людей с бледными лицами, не требовали от селян выказывать своему господину какого-то особенного уважения, как к аристократу, да и на охранников не походили. Одетые едва ли хуже своего хозяина, сосредоточенно-мрачные, они разделились, едва эта небольшая компания доехала до церкви.  Куда и кто отправился селяне, потом обсуждая случившееся, так и не смогли восстановить, хотя долго, не один день, сличали кто и что видел. А господин в черном зашел в местную пивную, которую держала пивоварша Мюриэл Дафф, знаменитая своей розовой бородавкой, размером с боб аккурат посредине лба. Бросил на скобленый прилавок две серебряные монеты и попросил лучшего эля и к нему достойной закуски.  Мюриэл схитрила: велела подавальщице поставить перед ним большой кувшин эля да подать к нему и жаркого из потрохов, и пирогов с морковью, рубленым мясом и луком и вчерашних с рыбой, надеясь, что гость не заметит, что душок у них уже нехорош. А сдачи насчитать, если сам попросит.
Не попросил.   
И обидно стало Мюриэл, что к еде он даже не притронулся. Сидел, рассматривал скромное, если не сказать убогое, убранство пивной, служанок и заходивших  селян, ждал. Оказалось, что ждал одного из своих слуг. А как тот явился и сказал что-то, склонившись в учтивом, словно перед бароном каким, поклоне,  встал господин в черном и вышел прочь,  оставив слугу за столом. И уж тот воздал честь поданному угощению, каким бы простым то ни было. Вскоре и трое других спутников человека в черном заявились в пивную и присоединились к трапезе.

А человек в черном проехал по деревне прямо к колодцу, где в тот час собрались поболтать женщины. Спешился, заговорил первым, спросив, может ли напоить своего коня,  но когда налил воды в  устроенную тут же поилку для скота, жеребец его фыркнул, застриг ушами и вскинул голову, пить отказавшись.
Мужчина же, словно и не заметил этого, потрепал коня по холке и, рассматривая девиц и женщин, спросил. ни к кому конкретно не обращаясь, но глядя на одну из них, темноволосую и миловидную с  грустными карими глазами:
- Слышал я, что в Мейо  живет хороший кузнец. В самом ли деле он настолько хороший мастер, что стоит обратиться к нему, чтобы моего жеребца подковал, или же лучше доехать до замка?
Он кивнул в сторону холма, на котором виднелся упомянутый замок.
- Кто ж вам запретит, ваша милость, в замок-то ехать, - сказала, выступив вперед вдова Мэлис Граш, - вот только нет там кузнеца, уже года три как нет. Помер Дарин. Только наш Джон и остался на всю округу.

Потом вдова рассказывала, что в этот самый момент глянула она на ноги жеребца и увидела, что тот и вовсе не подкован, а копыта глянцевитые, ровные и блестят так, словно не по земле шел конь, а по  дороге мехами да гобеленами выстланной. Но тогда решила она, что ей почудилось, потому что в иные дни, перед дождем, ей часто бывало  нехорошо, и голова кружилась, и виделось всякое: от кобольдов и кривляющихся брауни  до мужа-покойника, о котором она ни часу не жалела после  похорон. Тяжелая была рука у её Дилана, столь тяжелая, что к двадцати пяти годам не было у Мелис пяти передних зубов.
- Может, скажешь мне, добрая женщина, где мне сыскать мастера? – спросил пришелец.
- Да что говорить. Вот дочка его, - Мелис кивнула в сторону девушки, на которую минутой ранее засмотрелся человек в черном, - она и отведёт.
Мужчина улыбнулся, не размыкая губ, и кивнул, соглашаясь.
- Как зовут тебя, девушка? – спросил он без особенного интереса, чтобы только начать разговор, - так стало быть, ты и есть та самая дочь кузнеца из Мейо?

Этот вопрос мог бы звучать и с насмешкой. Но человек в черном лишь ласково улыбнулся.
- А я думал, это всего лишь старая сказка.
- Ну так не сказка! – белокурая, с веснушчатым лицом девушка, помладше кузнецовой дочки, заступила вперед неё, сжимая кулачки. – Только вот не ваше это…
Женщина лет сорока в линялом сером платье резко дернула девушку за руку, зашипев: «Не лезь, дура!»
- Может так, а может и иначе, - улыбка незнакомца стала задумчивой.
-  И лет тебе сколько? – задал он следующий вопрос, уже не обращая внимания ни на кого, кроме дочери кузнеца

Не дождавшись от девушки от ветов, человек в черном не стал спрашивать и что-то еще. Просто шел рядом с ней, ведя коня в поводу до самой кузницы. Да взглядом проводил, когда кузнец отослал её в дом.
- Здравствуй, мастер, - произнёс он, глянув на показавшегося в дверях кузнеца, - дело есть. Мне надобность, тебе – прибыль. Я хорошо плачу.
Кузнец всмотрелся в лицо гостя и помрачнел.
- Узнал?
Тот нехотя склонил голову, подтверждая догадку гостя, и вышел из кузницы, притворив дверь.
- Товар твой я заберу не глядя, - равнодушно сыпля слова заговорил человек в чёрном, - сам заберу, только проведи к колыбели, да дочь позови. Не жалей её.  Раньше надо было жалеть. К тому, что ты запросишь, сниму я с неё чары сидов. Если не сделать так – ни один мужчина не заметит её красоты, и состарится девка в одиночестве. Что сидам людское счастье? У них свои забавы. Придумал уже, чего хочешь?

Давно придумал кузнец из Мейо, чего запросить у Кромахи, когда придет тот за желанной своей платой – единственной, какую брал с простых людей, да и с лэрдов обычно тоже. Но сейчас заколебался – а вдруг обманет?  Что он, человек, знал о колдуне, повелителе ворон? Да то, что всякий раз в сказках про тех, кто получал от  Кромахи плату, боком это выходило счастливчику. Но и счастливчики в известных историях все как один были тупицами. Так, может, про умных просто никто ничего не знал. Джон вот не собирался никому рассказывать о своей затее.

- Жить еще сто лет хочу. И чтобы вот таким остаться, как сейчас, а не состариться.
- А что ж юности не просишь? – усмехнулся колдун.
Кузнец неожиданно расхохотался.
- Чтобы, ежели лорд наш на войну соберется, в солдаты меня загребли? Или уходить из Мейо пришлось бы тотчас? Не надо мне таких хлопот.
- А богатство, замок, слуги? – колдуна, казалось, и в самом деле занимал этот разговор.
- И знания, что со всем этим делать? Я не лорд и человек простой. Не по моему уму такое счастье.
- Да будет так.
- И вот всё?  Ну я как бы не почувствовал ничего.
- Ну так, а что ты должен почувствовать?  Ты ж не просил сделать тебя тем, кем ты не являешься.
- И то верно. Ну, пошли. Покажу… И  не серчайте, что я…
Колдун рассмеялся и только рукой махнул.
- Всё байки да сказки. Слова. Дочь позови.

Дитя, игравшее у скамейки подле открытого окна, в котором висела плетёная из лозы клетка с парой щеглов, приковывало к себе взгляд сразу. Это был белокурый мальчик с удивительно светлой кожей и большими миндалевидными глазами цвета речной ряски. Люди скорее назвали бы его полуэльфом, не задумываясь, что и мать его была красива, красивее большинства девушек в этой местности. А высших сеидхе от эльфов не всякий, кому не доводилось иметь с ними дел, отличит.
Сколько ему было?  Меньше года, пожалуй. Колдун присел на корточки и коснулся кончиками пальцев детского личика, потом улыбнулся и протянул руки.
- Пойдешь ко мне?
Малыш скривился на миг, словно хотел заплакать, но тут же передумал и протянул к незнакомцу свои ручки, позволив взять себя.

- Славный мальчик, - гость обернулся на звук тихих шагов и встретился взглядом с дочерью кузнеца, - А кто его отец? Или и это имя ты не скажешь, как побоялась сказать своё?
Мальчишка тем временем ухватил крупную серебряную фибулу, удерживающую плащ гостя, и сосредоточенно пытался вытащить её из плотной ткани.

- Жалеешь дочь, - укоризненно покачал головой Кромахи, когда кузнец поспешил отослать девушку.
Осмотрительно.
Не осмотрительно имя назвал.
- Киара, - окликнул гость уже отошедшую от входа в спальню девушку.
Голос его прозвучал неожиданно гулко, отразившись от стен, рассыпавшись на шепотки и шорохи, повторяющие сказанное, словно эхо, которому неоткуда было взяться в доме.
- Мать всегда знает, кто отец её ребенка. И раз мать назвала моё имя, да будет так. С этого момента я,  Кромахи, колдун, о чем в Коннахте известно всякому, принимаю это дитя, и будет он, Джон, внук кузнеца Джона из Мейо, моим сыном.
В тот же миг Кромахи ловко отнял фибулу у малыша, ничуть не проникшегося торжественностью момента, и   отпустил его с рук, словно роняя, но ребенок обратился черной птицей и потешно перекувыркнувшись в воздухе, замахал крыльями.  В окно он не столько вылетел, слишком уж неуклюже барахтался птенец в воздухе, сколько был вынесен сквозняком. Следующие перемены случились так же быстро. Коснулся Кромахи колыбели – и вместо неё появился деревяный ларь с резной крышкой. А сам он в следующее мгновение превратился в ворона, хрипло, смешливо каркнул и вылетел не в окно, а вслед за послушной дочерью кузнеца. Нагнал её черной тенью, коснулся лапами плеча, словно намеревался сесть, но лишь ухватил прядь волос клювом, словно зло дурачась.  Волосы почти тотчас из клюва выпустил, и те, плавно падая на пол, засветились сначала серебром с прозеленью, а после растаяли.
Знал Кромахи, что в этот самый миг заполучил себе врага из племени сидов, не знал только каков тот враг. Но чары его не смутили, рассеять их было легко, и не приди он за ребенком в этот дом, а встреть Киару, скажем на проселочной дороге, всё равно бы их снял, потому что сам был человеком, потому что считал, что негоже Высшим Сидам и эльфам чарами да песнями соблазнять женщин потехи ради, да еще и накладывать проклятия отворотные, чтобы ни один мужчина, кроме околдовавшего, не видел девушку такой, как есть.  Кромахи хоть и видел чары, но сквозь них лица Киары не рассмотрел, а после улетел через другое окно, забыв о ней тотчас.

Всем было ведомо, что если и интересовали повелителя ворон женщины, то лишь те, кто пугал своих детей его именем, грозясь отдать непослушных ему, Кромахи. Так ведь и отдавали. По глупости бабьей отдавали, потом врали честным людям, что, дескать, пропал в лесах ребеночек или сгинул в рыночной сутолоке, или утонул в реке, да так что тела не нашли.

Но доселе никому и в голову не приходило прикрывать свой позор его именем, а все, потому что… была одна сказка. Была, да забылась. Во всяком случае, в Мейо. Пять всадников въехали в Мейо, а к церкви слетелось одиннадцать черных птиц. Десять ворон, да один ворон, покружили они над деревней и устремились на восток, в сторону далеких гор.

Рассказывали, что когда выскочила за ворота дочка кузнеца, в надежде догнать ворона Кромахи, увидел её проезжавший мимо Нил Макдара, старший сын деревенского старосты, парень видный, сильный и рослый, повозку остановил, сошел, чтобы утешить молодую женщину, да узнать, что за горе у нее случилось, а как домой вернулся, покой и сон потерял.
Три дня ходил, углы сшибал, да ронял все, за что ни возьмется. А на третий к отцу пришел. «Простите, - говорит, - отец, но полюбил я Киару, дочь нашего кузнеца. Всем сердцем полюбил, и не будет мне покоя и счастья, ежели не женюсь я на ней. А что до помолвки моей с Делмой,  дочки нашей доброй пивоварши, пиво я, конечно люблю, да и денежки у них в семье водятся, вот только бородавка у нее на лбу сейчас с ячменное зернышко. А что через десять лет будет – небось, как у матери вырастет, а мне красивую жену дома видеть хочется, а не бородавку эту рассматривать…»
Всыпал староста сыну оглоблей, даром что двадцатый год балбесу исполнился и думать глупости запретил. Но что втюрившемуся запрет – улучил момент, поймал Киару у церкви в субботний день, да разговоры повел о том, чтобы повенчаться тайно, сбежать из Мейо  в Карроутейг или даже в Дублин и зажить там счастливо.

Прошло лето, отплакала дождями осень да так, что урожай у земледельцев сгнил на корню,  а в низинах даже реки вышли из берегов, зима пришла ветрами да дурными вестями из Ульстера. Ну, как дурными? Что ульстерстцу — слезы, в Коннахте — радость. Вот только мор, по слухам, насланный пришлым каким-то ведуном, весной заставил всех весельчаков рыдать, оплакивая своих родных и близких. А еще, как начался окот овец, из разных мест пришли известия, что родился в одном месте черный ягненок с лишней ногой, в другом -  только с двумя задними ножками, а в деревне Туббер, и то были не слухи, овца родила двухголового уродца. Только не черного, а белого.
По такому случаю вспомнили о старой Риане, чья хижина находилась за речушкой, за леском, у холмов, пользовавшихся особенно дурной славой. О том, что Риана колдовала по-настоящему знали в Туббере все, да и не только в Туббере — слава о ней далеко разошлась. И с такой известностью любой другой колдун давно бы обогатился, а она вынуждена была жить продажей шерсти со своих овечек, как какая-нибудь вдова, оставшаяся на старости лет без поддержки детей. Дурной был у старухи глаз, а язык и того гаже — что ни пожелает, на человека глядючи плохого — всё и сбудется. Говаривали, что так только с проклятьями от души выходит, с благословениями не работает.
Но когда Брайан Чедвик увидел двухголового урода, пошел он не к священнику, а к Риане, собрав в подарок ей лукошко яиц, хороший кусок копченого окорока да кувшин пива.
Вернулся от ведьмы мрачнее тучи. Ягненка не забил, как грозился накануне, а домашним сказал, что предрекла Риана, что дальше будет хуже, а о двухголовом ягненке велела заботится, потому что, дескать, он вскорости от Туббера беду отведет.
Бед деревне в следующий год выпало немало. Граф пошел войной на соседа и забрал с собой с каждого двора по молодому мужчине. Наши герои были успешны и гнусных злодеев из деревеньки при соседнем замке порубили, дома их пожгли, девок попортили и воротились если не все, то половина.  Графа, правда, кто-то особенно удачливый из лучников, оборонявших замок, достал-таки стрелой.  Но не убил, а только ранил.
А про двухголового барана из Туббера  стало известно по всему Коннахту и люди потянулись в деревню — на диво поглазеть. Кто-то просто мимоходом, а кто-то и специально.  С любопытных брал Брайан Чедвик по два медяка. И втрое больше платили они за койку и ужин в трактире которым вдруг сделался дом братьев  Олсенов, сначала просто пускавших путников на постой, а потом прибивших на воротах крышку от бочки с намалеванными на ней бараньими головами. Олсены говорили, что называется их таверна «Двухголовый баран», но в народе прижилось другое название «Два барана». Кумушки, злые на язык, посмеивались, что название как нельзя лучше подходит к самим братьям. Но в глаза рыжим увальням такого не говорили, напротив, те кто овдовели после графских геройств, улыбались Олсенам зазывно. Да вот только все зря. Одному из братьев шел уже двадцать пятый год, а второму по зиме минуло двадцать два, но ни один, ни другой на девок даже не заглядывались.

Осенью, в канун Дня всех Святых случилось так, что герои из соседней деревни, отстроившиеся и накопившие сил и злости,  пришли ночной порой в Туббер и учинили месть и расправу над здешними злодеями,  потому что было за что. Дома пожгли, девок попортили, стада угнали. И двухголового барана  тоже. Селяне возмутились такому соседскому произволу и вновь ощутив себя героями, пошли, уже безо всякого графа отбивать своё... Все мужики пошли, кроме Олсенов. Их трактир не сожгли. Только ворота разломали, да кур потоптали, не как петух, вестимо топчет, а конями. И то не всех.
Случилось, говорят, в ту пору у повелителя ворон какое-то дело в Туббере. Зашел он в «Два барана», чтобы по обыкновению, расплатившись золотом, заказать пива и закуски к нему.  Вот только Олсены, то ли от жадности, то ли от глупости, к пиву подали гостю лишь тарелку с жарким из вчерашней убоины — не пропадать же затоптанной птице!
Рассуждали они, как и все — попросит гость сдачи — наскребут, а коли хочется ему сорить деньгами — так кто они такие, чтобы мешать чудаку делать это в их трактире.
Осерчал Кромахи, а поскольку и гонцы его вернулись в трактир без нужных ему вестей, проклял не только братьев, всех мужчин, что находились в тот час по домам, обратив в баранов.
Кто это видел и слышал — история умалчивает. Но вернувшиеся из набега на мерзких и подлых соседей герои, все как один были в том виде, в каком ушли. А вот братья исчезли,  но  обнаружились во дворе трактира два барана. Кто-то говорил, что быть такого не может, никто отродясь не слышал, чтобы Кромахи людей в скотину обращал, но селяне рассудили, что кому еще — как не ему?

Правда Чедвиг пытался убедить всех, что это его бараны, а никакие не Олсены. Но соседи устыдили его за жадность, но решили, что коли хочет пастух с них шерсть стричь — так тому и быть. Никто этих баранов все равно брать не хотел. А двухголового барана Чедвига,  гнусные соседи прирезали, чтоб он, стало быть, не достался никому.

А через несколько дней, когда ведьма Риана, дремала, пригревшись на солнышке, подошел к её дому паренек. Залаял старый полуслепой пес, предупреждая хозяйку о госте. Та от неожиданности с колоды чуть не свалилась. Подскочила, глянула в лицо пришедшего  недобро и сообщила низким, хриплым со сна голосом:
- Ждала я тебя. Ну, рассказывай.

Никого она на самом деле не ждала, но так говорить было положено, чтобы люди считали, будто она и впрямь может видеть будущее. Рассмотрев юношу получше, Риана подумала, что смазлив тот явно себе во вред. Не всякая девица таким цветом лица может похвастаться, да глазами такими большими и ясными, и чертами лица утонченными и изящными, как у леди, да и то не у настоящей леди, а такой, из волшебных замков, куда рыцари в балладах и сказках попадают и там подвергаются разврату и всяческим испытаниям на доблесть и мужество.

Если что-то пахнет, выглядит как яблоко и пахнет как яблоко, то резонно думать, что и на вкус оно будет, как яблоко. А вот кислым или сладким — тут уж как повезет. Риана принюхалась. От гостя пахло дорожной грязью и потом, но вовсе не так, как вонял бы юнец самого беспокойного в смысле похотливости, возраста. Риана понимающе вздохнула.
- От хорошей жизни девки парнями не рядятся, и ко мне не ходят. А плохое, - она пытливо оглядела фигуру гостя, задержав взгляд на животе, - у каждого свое.

- Забрал или сама отдала? - сощурилась старуха.
А потом махнула рукой, словно ей это и не интересно было.
- Хотя матери всё одно, мать не разбирается, как и что было сказано. Ну, хотя бы не как все дурочки, не за женихом бежишь.

Старуха помолчала немного, оглянувшись на свою хижину, потом перевела взгляд на гостью, словно прикидывая, к какой работе та годилась.
- Останешься у меня до Самайна. Поможешь, как сама обещала. Раньше Кромахи не так сложно сыскать, как заставить его тебя хотя бы выслушать. А в Самайн он навещает бывших своих учеников, вот и будешь его ждать у ворот того, кто рядом живет. А что делать, я тебя научу.

Это только кажется простым людям, не знающих законов, по которым живут колдуны и ведьмы, что те творят, что вздумается. Вовсе нет. Только не по каким-то своим законам они живут, общим для всех чародеев, но всякий скован многими обетами и гейсами. И зачастую предпочтет без руки остаться, чем нарушить хоть один из них. Другое дело, что узнать, какой у кого гейс крайне сложно. Риана же знала про один и в свое время именно им воспользовалась, чтобы заставить колдуна взят её сына в учение. Теперь тот странствовал по Придайну, а про мать если и вспоминал, то реже, чем встречаются в небе солнце и луна.
Рассказала старая ведьма Киаре, куда идти и что делать, уверив, что если поступит она в точности, то будет у нее двенадцать лет, чтобы сыскать способ, как сына забрать, а если ослушается, да согласится на предложение Кромахи угадать его из дюжины ли, сорока ли ворон — то  все равно не угадает, а что с нее в случае ошибки запросит Кромахи — одному ему ведомо.

Не ожидал Кромахи, явившийся  уже за полночь к мельнику, что жил особняком в нескольких милях от Туббера, что дверь, ведущая в мельницу окажется заколочена, а на ступеньках будет сидеть молодая женщина, ряженая парнем.
- Ну, здравствуй, - сказал он через минуту, как  над его плечом полыхнул голубоватый огонек, разогнавший мрак, - Киара. Сними доски с двери и дай мне войти.

Его совершенно не интересовало, откуда здесь, на крыльце мельницы взялась дочка кузнеца из Мейо и уж тем более, он собирался спрашивать у нее, чего это она хочет такая умная.
- Или не снимай, просто скажи: «Входи, колли сможешь.

Много было у Кромахи таких, как мельник из Туббера, бывших учеников. И раз в год, в ночь Самайна облетал он их всех — дары собирал. И ко всем успеть нужно было. Ждали ведь.
Хотя каждый надеялся, что наставник на этот раз не явится. И причина была не важна.

Сам мельник молодой женщине, явившейся вечером, на закате к его порогу никаких препятствий не чинил, и не спрашивал ни о чем — словно каждый день пришлые на его мельнице самовольничают. И работники его — двенадцать парней, могучих, как крепкие дубы, если и мелькали где-то рядом, то ничего не спрашивали. Держались поодаль, а после исчезали невесть как, словно и не нужны были им эти двери. У каждого здесь складывалась своя история, и каждый ждал свою девушку, невинную, чистую, смелую, которая придет просить ему свободы к злому мельнику. Но девушки приходили редко. А пришедшие еще реже уводили с мельницы своих любимых. Редко какому из учеников колдуна удавалось обрести свободу. И у учеников мельника шансов было меньше, чем у учеников Кромахи.

Но шанс обрести эту свободу был. Ничтожный. Такой вот, как эта молодая женщина на пороге именно в эту ночь.
- Делай, как я сказал, Киара, - в голосе Кромахи звучало глухое раздражение, - и я отпущу тебя невредимой. Иначе рассвет встретишь ты зайчихой, и я спущу на тебя своих псов.

Тьма за его спиной изменилась, замелькали каике-то силуэты, слышно было хлопанье крыльев и вдруг чернота вскипела, вспыхнули в ней парные желтые огоньки и тотчас раздался лай, а крыльцо мельницы окружили огромные, черные  псы. С рычанием бросались они на Киару, лаяли, скалили страшные, огромные клыки и всякий миг казалось, что зубы той или иной собаки сомкнутся на ноге или руке молодой женщины.

Кромахи же смотрел прямо в бледное лицо Киары и не было в его глазах злости, скорее ленивое любопытство, однако же пальцы его коснулись, лаская ее щеки, погладили нежно, ласково легким движением. В следующий миг эта же рука сжала ее горло.
- Не заставляй меня ждать!

Не этой просьбы ожидал колдун. Уверен был, что дочь кузнеца затребует своего сына. И знал, что предложил ей, как давно все делают, отыскать его среди стаи ворон. И только в сказках невеста ли, мать ли уверенно угадывает ту самую птицу, в которую обращен дорогой ей человек. Сердце ей подсказывает. Люди любят сказки с хорошим концом. И в сказках не говорится о расплате за ошибку, а еще и о том, что для спасенного дальнейшая жизнь среди людей была бы мукой.
Кромахи, хоть и приписывала людская молва ему злонамеренность всякого действия,  людям сочувствовал. Просто, как любой из них, занимался своим ремеслом, уделяя каждому делу, как важному, так и малому, должное внимание. Мог бы он оставить раз и навсегда этого мельника?
Мог.
Пожалел бы об этом?
Разве только как жалеют об оторвавшейся пуговице — не больше.

Мог ли отдать Киаре ребенка?

Да уж лучше бы ушел с крыльца, вымещать злость на других некогда бывших у него в учении колдунах, собирая с них плату за науку. А потом бы, утром, когда кончится срок, клятв, ограничивающих его волшбу в эту ночь, поступил бы с ней, как обещал. Но среди гейсов, взятых им давным давно, был и такой, который не позволял ему отказать никому, кто просился бы в ученики в ночь Самайна.
Именно поэтому, Кромахи чуть ли не выплюнул со злобой и яростью:
- Хорошо, Киара, дочь кузнеца Джона из Мейо, с этого дня и на следующие двенадцать лет ты — моя ученица. Я дам тебе все, что знаю, а ты возьмешь — что сумеешь.
Черные псы, не перестававшие рычать и лаять отступили по движению руки колдуна и птичьими силуэтами растворились в ночной мгле.

Кромахи не отпустил руки, которой сжимал горло Киары, но хватка его пальцев ослабла и через мгновение, движение их вниз вниз по открытому горлу сделалось даже нежным.
- Ты ведь даже не представляешь, дурочка, что тебя ждёт.
Он огладил пальцами  щеку Киары с новым интересом рассматривая её лицо.
- Но мне ты послужишь и послужишь хорошо. А теперь, говори, что должна. Время дорого!

Губы Кромахи шевельнулись, произнося два слова, два имени и он отступил, жестом руки подзывая кого-то из темноты.  Справа и слева от него вылетели из мрака две вороны и опустились на землю у порога уже двумя молодыми мужчинами, одетыми во все темное, даже, наверное, черное. Разве что в сиянии голубоватого светящегося шара над плечом колдуна поблескивали неярко пряжки, броши и кольца, да тускло отсвечивали ножны коротких мечей.
- Кевин и Сайран, - повторил имена появившихся Кромахи, - мои ученики.
Ни один из них не счёл нужным даже кивнуть дочке кузнеца.
- Оставляю ее на ваше попечение, пока не выучится сама читать, летать и находить дом. Как обычно. Кевин пожал плечами, Сайран скрестил руки на груди. Бледные их лица выражали сдержанный интерес и только.
- Женщина, мастер, - подал голос Сайран, - она женщина.
- Я вижу, - сказал Кромахи.
- Пять тысяч мужчин. Дюжина дюжин сведущи в разном…
Кромахи  фыркнул.
- Моя женщина.
В следующий миг одновременно разлетелись в щепки кое-как приколоченные поперек двери доски, а тело молодой женщины сжалось, ссохлось, вместо рук выросли крылья, а  одежда превратилась в черное оперение. Сайран шагнув вперед подхватил птицу ладонями, погладил, утешая, успокаивая. Кромахи же уже вошел внутри мельницы.
- Завтра твой черед, - бросил Сайран своему напарнику и с улыбкой, тихо, мягко проговорил, обращаясь к птице.
- Ну, пойдем учиться летать.

В замок Кромахи они прилетели на закате следующего дня. И поведано было Киаре, что любой предмет там – от камня в стене до медного тазика на прикроватном столике, чтобы умыться поутру – обращенный человек. И за радость каждому днем летать свободно вороном. За счастье конем ходить под Кромахи или под любым его учениками, псами бежать рядом, а уж высшая милость - прислуживать в человеческом обличии. Колдовать в замке умеют больше сотни человек, но рассчитывать на расположение всех и каждого – не стоит. А вот помнить о том, что у стен есть глаза и уши на самом деле – надо обязательно.
Ужинали колдун и его ученики вместе. Кевин, старший из них, ввёл Киару в трапезную, и ясно стало, что за длинным, богато накрытым столом свободен только один стул. Молодые мужчины сидели серьёзные и мрачные. И никто, кроме Кромахи, не взглянул на вошедших.
- Берт, - произнес  колдун и один из сидевших за столом поднялся, - твое учение закончилось.
Берт, широкоплечий детина с простым, грубым лицом, поклонился наставнику в пояс.
- Спасибо, учитель.
- Ступай. Через год я наведаюсь, посмотрю, чему ты смог научиться.
- Садись, Киара, - Кромахи указал на освободившийся стул прежде, чем Берт обернулся вороном и вылетел в приоткрытую дверь.

Из-за стола он поднялся первым, едва пригубив своё вино, а как ушел, учеников словно подменили – на лицах заиграли улыбки,  зазвучали имена, а вскоре, после того, как кубки опустели второй или третий раз и истории. Кто-то вспомнил, как сам попал в ученики, кто-то рассказывал, чем занимался днём. И то были не сказки о каком-то плотнике или трактирщике из какого-то селения, который однажды повстречал нечто… Каждый из рассказывающих говорил о себе. И байки их были куда злее, а подчас и страшнее тех сказочек, что гуляют в людях.

Так и шли дни. До заката Киара вороной летала то с Кевином, то с Сайроном и те время от времени учили её основам колдовской премудрости, не всегда даже возвращая молодой женщине человеческий облик. Письменами на песке, узорами хвоинок, дождем или снегом вырисовывались перед последней ученицей колдуна самые разные символы. И все что ей оставалось – запоминать и повторять, не получая ответов на вопросы.  И хотя сами опекуны Киары колдовали, как дышали, ей пришлось выучить заклинание, чтобы оборачиваться птицей, и другое – чтобы принимать обычный свой облик.
Может и казалось Киаре, что это заняло много времени и зима сменилась весной, но в один из вечеров, Кевин испросил позволения говорить и сообщил наставнику, что полагает Киару достаточно подготовленной, чтобы сообщить, что они с Сайраном выполнили порученное им дело.

Ужин шел, как обычно. И как обычно, Кромахи недолго сидел во главе стола. А когда поднялся, взглянул на девушку и  произнес, прежде чем выйти из трапезной:
- Пойдем, Киара, посмотрим, на что ты годишься.

- Птицей и на плечо, - шепнул ей, сидевший рядом Оуэн,  юноша лет пятнадцати, с веселыми синими глазами и копной курчавых медно-рыжих волос.
Всем так подсказывали в день их первого урока.
А другой ученик, мужчина лет двадцати трех, с тонкими чертами лица, фыркнул и с укором произнес:
- Кевин, Сайран, куда вы так спешили, до Бельтейна не могли потянуть?
- Мы и так, - развел руками Сайран. Но не лгать же ему…

Отредактировано Cromachy (2022-01-11 17:47:51)

- В нашем ремесле, - заговорил Кромахи, едва ощутил, как птичьи лапы коснулись его плеча, - главное — знание. Знание того, как устроено то, что ты пожелаешь сотворить. Потому что без этого знания, создать ты сумеешь только видимый образ, зыбкий и нестойкий. И несмотря на то, что наше ремесло  созидательное, понимание, как и что сотворено изначально, приходит только со знанием, как это разрушить. Смотри и постарайся запомнить.

Миновав несколько небольших помещений за трапезной, Кромахи свернул на лестницу, ведущую вверх. Перед ним в темноте вспыхнул бело-голубым светом знак. Когда он истаял, появился другой, затем — третий.
После знаки повторились трижды.
- Ты видела этот ключ, - спокойно сообщил колдун, не став уточнять, что смотреть-то на него, может быть и смотрела, но различила ли в дорожной пыли, на шершавой коре дерева, в завесе дождя.

Ученики, которым он доверил Киару, хоть и были из числа его любимчиков, вовсе не блистали ни усердием, ни успехами и без начертания знаков еще не обходились. А может, никогда не смогут обходиться.
- Всякий раз, когда ты будешь творить колдовство, - добавил он, - время для тебя будет течь быстрее. Слышала, может, что говорят, будто в колдовском учении год идет за три? Это правда.

Один из арочных проходов оказался закрыт гобеленом, на которым изображён был какой-то гербовый знак с вороном, вокруг которого начертаны были те самые знаки, которые воссоздавал Кромахи. Он сам прошел сквозь гобелен, не сбавив шага, а Киару буквально смело с его плеча.
- Следуй за мной, - послышалось с другой стороны.

А еще зазвучал детский голос, высокий, чистый и до ученицы колдуна донеслось радостное гордое: «Папа! Смотри, это медведь!». И ответ она услышала тоже: «Боюсь, Джек, это бобер. Очень большой бобер». «Медведь», - упрямо повторил детский голос. И вслед за ним раздался звук, похожий на треск ломаемых деревьев, грохот горного обвала и козлиное блеяние.
«Боевой бобер, - со смехом заметил Кромахи.

Чего бы не ожидала Киара, просясь в ученицы к Повелителю ворон, выпросила она, наученная хитрой женщиной, отнюдь не то, что получал всякий, кого Кромахи выбирал в ученики сам. А наставление личное, такое, как у иных колдунов, берущих в учение одного или двух парней, обычно и получают в юности настоящие маги. И если уж вынужден он был исполнять условия гейса, взятого некогда, то исполнял их честно. И полагал, что знает, куда должен вести путь, спеша по которому ученица его преуспеет. А про время сказал, чтобы увиденное не стало для Киары неожиданностью.
Светловолосый мальчик, сидевший на подоконнике в зале, где Кромахи решил подождать ученицу выглядел лет на пять. А то, что одет он был не в детское платьице, а точно как взрослый, в охотничьи штаны, сапожки и дуплет, а на голове носил шапочку с ястребиным пером, возраста ему только добавляло. Между мальчиком и колдуном бесновался, разевая пасть в грозном рычании огромный, размером с обеденный стол, бобер. Бобер был снежно белый, с красными злобными глазками. Зверь рычал, то есть издавал те самые странные звуки, скалил желтые резцы и грозно поднимаясь на задние лапы, размахивал передними, бия хвостом по полу.
- Отыщи завтра медведя, - сказал ему Кромахи, наколдовав себе кресло, - подними, раз уж Джеку не терпится создавать его. А то ведь так и будет огромных бобров творить.

Бобер, враз присмирев, чинно кивнул. А мальчик забрался к отцу на колени, обнял его, так, словно хотел задушить и оглянувшись на закрытый пологом проход, спросил:

- Кто там?
- Ученица, - отозвался Кромахи. - войдет — увидишь. А пока, покажи-ка мне, как у тебя получается такой медведь.
Он и пальцем не шевельнул, как на месте бобра оказался юноша лет восемнадцати. В ответ на вопросительный взгляд колдуна, он кивнул, обозная тем самым приветствие, и прокашлялся.

- Но почему бобер?! - Именно такими были его первые слова, - Откуда он взял бобра-то?
- Это медведь, - упрямо повторил Джон. - Такие вот у нас тут живут медведи.

Зеленые, чуть раскосые, огромные, как у эльфа или высшего сида, глаза мальчика лучились неподдельным весельем.
- Показывай давай.
Мальчик нехотя слез с колен отца и встал, широко расставив ноги, вытянул обе руки вперед, ладонями друг к другу. Губы его зашептали слова-ключи, а между ладонями засияли белым светом первые знаки.
Юноша, прежде бывший бобром, глядя на них, поморщился.
- Опять? Кто ему это показал-то?

Чем бы ни занималась Киара по ту сторону гобелена, весь этот разговор она слышала прекрасно.

А когда вошла, встретили ее все те же трое.
Кромахи в кресле. Белокурый мальчик, перед которым в воздухе плавали, сочетаясь в разных комбинациях, бледные, едва различимые в сумраке комнаты, знаки, и бобер, накрывающий стол к ужину.

- А вот и ты, - губы Кромахи дрогнули в едва заметной улыбке, - отужинай с нами. Дилана ты знаешь, - он указал на бобра.- А это Джон, - кивнул в сторону мальчика. Джон, это Киара. Моя ученица.

Тот отвлекся от своего колдовства, перевел взгляд на гостью и сказал:
- Зови меня Джеком, как папа.

Бобер кивнул Киаре и водрузил на стол керамическую супницу.
- Откуда еда? - деловито осведомился Кромахи.

- Из «Кабана и гуся».
- Я не буду! - тут же заявил Джек.
Подле стола появились три стула.
А бобер осведомился, может ли он быть свободен.

Джек же, спрятав в сомкнутых ладонях свою волшбу, глянул пытливо на молодую женщину и указав на зверя спросил:
- Вот скажи, это же медведь?

Дилан старательно, хоть и не так громко, как прежде, зарычал. Рык снова был мало похож на рык, но звучал уже вполне подобающе животному, хотя и не бобру.